. . .Дом, где прошло мое детство, стоит в одном из самых красивых мест центральной части Петербурга, на Спасском острове, расположенном между реками Фонтанкой, Мойкой, каналом Грибоедова и Крюковым каналом.
. . .Этот административный район Петербурга с XVIII века до 1917 года назывался «Спасская часть» по наименованию собора Спас-на-Сенной (церковь Успения Пресвятой Богородицы), находившегося на острове.
. . .Собор Спас-на-Сенной был значимым социально-культурным центром Петербурга. Здесь располагались: приходское духовное училище, приют для сирот, Благотворительное общество для вспоможения бедным прихожанам. При Обществе существовала богадельня для старых женщин. В 1920-е годы все ценности из Успенской церкви были изъяты, в 1938 году храм закрыли, а 1 февраля 1961 года распоряжением члена-корреспондента Академии архитектуры СССР И.И. Фомина и главного архитектора Ленинграда В.А. Каменского собор был взорван. Тяжело осознать и поверить в то, что люди, профессионально занимающиеся градостроительством, могли принять такое чудовищное решение. К счастью, жили в то время и другие люди – с иной моралью и нравственностью, с другими жизненными ценностями. Начиная с 1970-х годов, в то время молодой архитектор-реставратор, выпускник Ленинградского инженерно-строительного института, Дмитрий Александрович Бутырин, стал заниматься вопросами восстановления Успенского храма. В течение всей своей жизни Дмитрий Александрович (1933–2010), председатель Совета по охране архитектурного и исторического наследия Санкт-Петербурга, председатель секции реставрации при Союзе архитекторов, активно занимался вопросами истории и реставрации петербургских православных храмов. Однако главный его проект воссоздания храма Успения на Сенной площади при жизни не был реализован. Прошло полвека с момента разрушения церкви, сменилось поколение людей, изменилось мировоззрение, созрела, наконец, благодатная почва в душе русского человека, и появились первые ростки духовного самосознания. В 2011 году в Петербурге возобновилось активное движение по восстановлению Храма Успения Пресвятой Богородицы на Сенной площади. Несмотря на уничтожение Богоборческой властью православной святыни, Спасский остров сохранил свое название до сегодняшнего дня. По набережной Крюкова канала пролегала моя дорога в школу от Театральной площади до Никольского сада, затем, через Кашин мост по проспекту Римского-Корсакова, я шла по другой стороне канала. Здесь, как раз напротив колокольни Никольского собора, до сих пор находится моя школа.
. . .Самое интересное и красивое место в моем районе – это место пересечения Крюкова канала с каналом Грибоедова, где на близком расстоянии друг от друга расположены сразу три моста: Старо-Никольский, Пикалов и Красногвардейский. Отсюда открывается замечательный вид на Николо-Богоявленский морской собор. В XIX веке этот район считался аристократическим кварталом Петербурга. В нашем доме № 16 (строение конца 18 века), жила известная русская балерина Авдотья Ильинична Истомина, ровесница А.С. Пушкина. В соседнем доме № 18 – в 1908–1909 годах жил русский оперный певец Федор Иванович Шаляпин, а также Федор Николаевич Глинка – поэт, примкнувший к декабристам. Как непредсказуемо складываются судьбы и формируется мировоззрение людей, живущих в одно и то же время: Михаил Иванович Глинка, русский композитор, и Федор Николаевич Глинка были родственниками (их прадеды состояли в двоюродном родстве). Однако один из них – Федор поддерживал идеи декабристов, а другой – Михаил написал известную оперу «Жизнь за Царя», которая имела в обществе блестящий успех.
. . .На противоположной стороне Театральной площади по Офицерской улице (ныне ул. Декабристов) стоят дома архитектурного стиля барокко – доходные дома в прошлом, а в советское время – обычные жилые дома с такими же, как у нас, многонаселенными коммунальными квартирами. В семи комнатах нашей коммуналки проживало 22 человека. При входе в квартиру размещалась кухня, где стояли 7 кухонных столов по числу комнат, был один на всех умывальник и один туалет. И, тем не менее, вспоминая тот период своей жизни, я не могу сказать, что эти бытовые неудобства как-то омрачали нам жизнь. Наоборот, вспоминается все самое лучшее и светлое. Консерватория им. Римского-Корсакова и Мариинский театр оперы и балета стали первыми театрами моего детства. В возрасте 5 лет я впервые слушала оперу сказку о царе Салтане, смотрела балеты «Щелкунчик», «Лебединое озеро», «Спящая красавица». Значительно позже, уже в студенческие годы, для нас с мужем «Мариинка» по-прежнему была любимым театром. Практически мы пересмотрели весь репертуар и потом ходили только на премьеры. Мы с Николаем даже шутили про себя: если бы не учились в одном классе, а потом не встретились в одном институте, то непременно познакомились бы в Мариинском театре.
. . .Как и все девочки нашего двора, я непременно хотела стать балериной. Мама одной из наших подруг по коммунальной квартире была заядлой театралкой и дружила с артисткой балета Мариинского театра.
. . .Однажды тетя Роза принесла из театра старую балетную пачку, списанную из костюмерной. Пачка представляла собой жесткую, сильно накрахмаленную многослойную юбочку из марли. Все мои соседки-подружки с замиранием сердца по очереди примеряли на себя это воздушное «чудо» и, изображая «маленьких лебедей», грациозно порхали по длинному полутемному коридору, освещенному маленькой тусклой лампочкой, висевшей у входа на кухню. Единственным зрителем и ценителем нашего театрального представления был соседский кот по кличке Тарзан. Маститый кот в расцвете своих кошачьих лет был любимцем жильцов. Он важно сидел на кухне, строго созерцая наши неуклюжие балетные экзерсисы, иногда зевал, широко раскрывая свою розовую пасть, и создавалось впечатление, будто в знак одобрения он говорил нам: «Браво!»
. . .Вспоминаю, с какой с радостью и воодушевлением встречали все жильцы нашей квартиры Пасху. Главный христианский праздник отмечали в России всегда, несмотря ни на какие запреты и господствующую власть в стране. Накануне праздника вся большая коммунальная квартира преображалась: забывались ссоры и обиды, пекли куличи, красили яйца, обменивались кулинарными рецептами, делились продуктами и посудой для выпечки. А мы, дети, в предвкушении торжества выскакивали из комнат и радостно бегали по длинному коридору, что порой вызывало недовольство взрослых, и нас выпроваживали гулять во двор. Пасху отмечали дома: в церковь ходить боялись (могли быть взыскания на работе). К счастью, в нашем доме жили боголюбивые старушки, которым и поручали освятить в Никольской церкви «крашенки» и куличи. Из истории известно, что при этой церкви в 1870 году было организовано благотворительное общество со школой, больницей, приютом и женской богадельней. Николо-Богоявленский собор, как и все храмы после октябрьского переворота, пострадал, но не был закрыт. Не закрывался он и во время блокады Ленинграда: здесь ежедневно утром и вечером проводились службы.
. . .Никольский церковный сад, разбитый в XVIII веке рядом с храмом, стал в ХХ столетии обычным городским садом. Это был сад моего детства. Здесь я гуляла с группой детского сада, в школьные годы каталась с подружками с ледяных горок, а в юности готовилась к выпускным школьным экзаменам, сидя на скамейке под кроной вековых лип и тополей.
. . .В один из воскресных дней весной 1964 года мы со школьной подружкой, Галей, прогуливаясь по Невскому проспекту, зашли в кондитерский магазин «Восточные сладости» и, накупив там всякой всячины, направились в наш Никольский сад. Однако любимый садик в этот раз встретил нас неприветливо. Деревья еще не очнулись от долгого зимнего сна, на тонких ветвях только начали кое-где появляться едва заметные первые почки, газоны пестрели участками старого рыхлого снега, а пешеходные дорожки сплошь были покрыты талой апрельской водой. В растерянности стояли мы перед закрытыми воротами сада, крепко прижимая к себе кульки с халвой, нугой и ореховыми трубочками с марципанами, стояли и грустно смотрели на этот унылый пейзаж. Прошла минута, вторая… и вдруг издалека, откуда-то сверху до нас долетел тихий звон колокольчика, такой тонкий и нежный, что было непонятно: наяву ли это? Но вот звук усилился, стал приближаться и вмиг разразился радостными переливами и перезвонами. Благовест! Такого слова мы, пятнадцатилетние советские школьницы, еще не знали, но юным сердцем своим вдруг ощутили призывающую нас Божественную благодать. И, словно повинуясь этому призыву, тотчас побежали вдоль ограды к храму навстречу льющемуся непрерывным потоком праздничному колокольному звону. Окончилась воскресная литургия, открылись двери собора и приветливо улыбаясь, крестясь и кланяясь, стали выходить люди. Они выходили чинно и степенно и, поздравляя друг друга с праздником, шли нам навстречу. И встреча эта была неслучайна. Расположившись на скамеечке возле храма, мы достали сласти и стали лакомиться, подкармливая крошками слетевшихся голубей. Когда почти все уже было съедено, к нам на скамейку подсел старичок. Окладистая седая борода и такие же густые седые волосы обрамляли его задумчивое лицо. Слегка повернувшись в нашу сторону, он вежливо поинтересовался: что же мы едим с таким завидным аппетитом? Наверно, он просто хотел пообщаться, а мы вовремя не догадались угостить его. К счастью, оставались еще ореховые трубочки, и мы были искренне рады, что они ему понравились. Вот такая получилась у нас тогда совместная трапеза у стен Никольского собора. А старичок этот был какой-то особенный, весь его внешний вид и благородная манера поведения располагали к себе. Ведь недаром помню я его до сих пор и сейчас понимаю, что походил он своим видом и обаянием на святителя Николая, угодника Божия. Иногда вместе с подругами мы заходили в храм и удивлялись спокойной размеренности церковной жизни, которая резко отличалась от шумной городской суеты. Так как в саду мы гуляли днем после школьных занятий, то и в церковь заходили уже после службы, зато часто были свидетелями обряда крещения. Как ни удивительно, но в советское время, несмотря на господствующую идеологию атеизма, молодые матери все-таки приносили в церковь крестить своих младенцев, принимали крещение и взрослые люди. Венчание, по всей вероятности, было редким явлением в те времена, но однажды нам довелось наблюдать и это церковное таинство.
. . .В детстве я носила серебряный крестик с бирюзовым камешком, но потом цепочка порвалась, крестик потерялся. Так я и жила без креста почти сорок лет…
. . .Пройдет время, и в начале XXI века в церковно-приходской газете я прочту слова моей ровесницы, послушницы обители «Вера и Милосердие», которая скажет: «Вот она настоящая жизнь. А раньше я вроде бы и не жила…». И я задумалась над ее словами.