БАБУШКИНЫ РАССКАЗЫ
Записаны двоюродным братом Николаем Дмитриевичем Козыревым
в марте - апреле, во время половодья, в 1910 г.
. . . На Рождестве вся семья, по обыкновению, съехалась в старое Андрейцево или Коротнево. В Сочельник вечером, после того как старшая внучка протанцевала а ла Дункан, а младшая показала приемы сокольской гимнастики, а затем вся молодежь разыграла сценку из «Кинематографа», все так устали, что один за другим перебрались в кабинет и уселись около своего семейного божества - старой Бабуси, а наиболее проворные забрались на большой турецкий диван, напротив огромного пылающего камина, - это называлось «занять плацкарты». Сперва начали подтрунивать над старшей внучкой, за которой тогда ухаживали двое - морской инженер и гвардейский офицер и князь, тогда как ей больше всех нравился один актёр. Потом старший внук - студент рассказал, как он убил сегодня четырёх зайцев, потом брат его - тоже студент рассказал анекдот о тогдашнем министре Столыпине.
. . . Наконец наступило молчание...
. . . В незавешенном окне виднелись согнутые снегом деревья, в саду светил полный месяц, и сверкали бесчисленные искорки - снежинки.
. . . Тихое очарование охватило Маленькое общество...
. . . «Буся, расскажи про старину!», - стала просить средняя внучка; она была большой любительницей литературы и древней истории.
. . . «Ну что же рассказать? Заказывайте!» - улыбаясь, отвечала Бабушка.
. . . «Расскажи про любовь, про то, как в старину из-за любви друг друга оскорбляли и потом на дуэли дрались!» - наперерыв защебетали внучки.
. . . «Ну, не всегда на дуэли дрались. Вот с соседями нашими какой был случай. Была там хорошенькая барышня, на рояле прекрасно играла, и голос хороший был у неё; и ездил к ним часто сосед один молодой, с женою он жил плохо, вот и развлекался по гостям.
. . . Только вдруг два брата этой хорошенькой барышни заметили недоброе. Вот однажды ночью они и подстерегли молодого соседа, когда он, по приставленной к мезонину лестнице, влезал к их сестре. Ничего, дали ему влезть, но когда он спустился обратно, кинулись на него, и, не посмотрев на то, что он дворянин и помещик, задрали рубашку и отстегали его, как последнего крепостного. И сосед не только не дрался с ними на дуэли, но даже потом и виду не показал, что его обидели!»
. . . Все засмеялись...
. . . «Теперь, Буся, расскажи про разбойников!» - пропищал детский голосок с дивана.
. . . «Про разбойников? Вот разве про двух дядей моих, Лодыженских? Так их в юности и называли: /Братья – разбойники/. Жили они у себя, в Тульской губернии, а недалеко от усадьбы была большая дорога и мостик над оврагом. Заберутся они, бывало, под мостик и караулят, когда покажется какая-нибудь господская коляска; как только она к мосту подъедет, они тотчас выскочат, постромки и ремни лошадям обрежут и убегут. Господа со своими слугами по полям носятся, лошадей ловят, а братья-разбойники сидят в кустах и хохочут. А то бывало и так: подскочат, пистолеты выхватят и ведут карету с господами в плен к себе, в усадьбу; те сидят, ни живы ни мертвы: приведут их в комнаты, дадут пообмыться да пообчиститься, а тут вдруг двери распахиваются, и ведут их по ярко освещенным залам в столовую, обедать. Обед парадный, с шампанским и пр. Тут и соседи начинают съезжаться, а после обеда - бал... Проснутся на другой день господа и не знают, во сне ли им это все снилось или же на самом деле всё происходит? Но вот являются братья-разбойники, дамам ручки целуют, с мужчинами расшаркиваются, благодарят всех гостей за любезное посещение. Тут и карета их, со слугами, ко крыльцу подкатывает, пленные господа благодарят за угощение, съезжают со двора и долго потом не знают, что и подумать: к каким это чудакам они веселым попали или просто к "ума - решенным?"
И так продолжалось до тех пор, пока мой дед, живший в другом имении, не проведал об этих проделках и не пригрозил своим сыновьям, что лишит их наследства.
. . . А то вот какая история случилась... Было это давно...
. . . Приехали в гости к прадеду вашему, Андрею Николаевичу Глебову, Щепочкины, мать с женою, усадьба их была близко от Глебовской, в двух верстах, не больше.
. . . Вы этого уже не застали, а прежде в Ярославской губернии и ближние и дальние соседи постоянно друг ко другу ездили. Так вот, сели обедать Щепочкины, стали говорить о том, о сём: пожаловались, что времена теперь тяжелые, ладить с народом стало трудно, что пришлось им сменить бурмистра и самим порядок в хозяйстве наладить.
. . . Уехали Щепочкины, и легли супруги Глебовы спать.
. . . Вдруг слышат взрыв какой-то ужасный! Весь дом на ноги поднялся, все мечутся... И что же оказалось! Бывший бурмистр Щепочкиных, из мести за свое увольнение, вместе с недовольными новыми порядками, крестьянами и дворовыми, решился на страшное злодейство. Он подложил под спальню своих господ бочонок с порохом, просверлил стену дома, подвел длинный фитиль, а сам спрятался за кустами. Как только господа спать легли, он и зажег фитиль...
Взрыв был такой, что кругом на несколько вёрст земля дрогнула!
. . . А в мезонине жили дети: маленький Щепочкин и две его сестры, с ними же жила их бабушка. (Щепочкин - будущий отец Н. Морозова.)
. . . И что бы вы думали?
. . . Когда дом взорвало, одна толстая балка перевернулась, уперлась в мезонин и продержала его до тех пор, пока оттуда, через окно, всех не вытащили. А от старых Щепочкиных остались одни только разбросанные косточки...
. . . Раздался сильный треск мороза.
. . . Пламя в камине вспыхнуло и осветило испуганные лица. Кто-то на диване вскрикнул. Послышался смех...
. . . «Да вот и ещё вспомнила один страшный случай, - продолжала Бабушка. - Сестра моего мужа, Александра Андреевна Глебова, вышла замуж за Новикова, отставного моряка. Поехали они в имение Новиковых, Рязанской губернии. Новиков был человек молодой, горячий: стал вводить у себя новые порядки, сменил бурмистра.
. . . Не понравилось это крестьянам и дворовым. И тоже во главе с бывшим бурмистром, решились они на злое дело.
. . . Как-то заболел у Александры Андреевны ее маленький сынок. Целые дни и ночи возилась она с ним. Вот как-то вечером ей муж и говорит: «Совсем ты замучилась с этой болезнью. Сейчас я буду проезжать молодого жеребца, что купил на ярмарке в Лебедяни, поезжай и ты со мной проветриться».
. . . Отправились они вдвоем. Когда вернулись, Новиков ссадил жену у крыльца и говорит: «Вели поставить самовар и приготовить ужин, я сейчас приду, только сперва лошадь отведу в конюшню».
. . . Самовар уж давно кипит, а его все нет и нет.
. . . Посылает она казачка на конюшню, доложить, что ужин стынет.
. . . Возвращается казачок назад смущенный, и ничего она не может у него толком понять.
. . . Посылает она тогда на конюшню повара, преданного ей крепостного, доставшегося ей еще от отца.
. . . Прибегает повар назад: «Барыня, беда! Что с барином, не знаю, а только что-то недоброе!»
. . . Александра Андреевна была женщиной энергичной, властной, одними глазами приказывать умела. Звали ее «Агатовый глаз».
. . . Сняла она со стены кинжал с серебряной рукояткой и в сопровождении одного повара побежала на конюшню.
. . . Там было тихо, только в полумраке зловеще сверкали глаза конюхов.
. . . Она закричала: «Где барин? Говорите сейчас же!»
. . . «Ничего не знаем», - мрачно отвечали грубые голоса.
. . . Тогда она как кинется на одного из конюхов, блеснул в темноте кинжал и раздался её повелительный голос: «Сию же минуту покажи, где барин, или я тебя ударю!»
. . . Тот сразу растерялся, оробел и показывает: «Вот здесь, барыня! По этому следу барина найти можно!»
. . . Она нагибается и видит лужу крови. Пошла она по кровавому следу и дошла до колодца...
. . . Когда, наконец, её мужа из колодца вытащили, он был ещё тёплый.
. . . Всю ночь она его терла и согревала, но все напрасно: еще темно было, когда он начал коченеть.
. . . А когда рассвело, пришла к ней нянюшка и сказала, что сынок её преставился.
. . . Что-то вы приумолкли? Нагнала я на вас, видно тоску своими рассказами. Ну, теперь расскажу вам что-нибудь повеселее...»
. . . «Бабуся, расскажи про прадедушку!»
. . . «Изволь, внучек, изволь... Про отца многое могу рассказать... Ах вот и вспомнила...
. . . Эх, давно это было. Тогда главнокомандующий, фельдмаршал, будущий граф Дибичъ отъезжал на юг, в армию, турок бить. И давала в его честь Москва прощальный бал - маскарад.
. . . Ну, съехался цвет всей древней столицы и гвардии.
. . . Такого блеска Первопрестольная давно ужъ не видела.
. . . А отец мой тогда служил в конной гвардии и попал к Дибичу адъютантом. И затеял он тогда такое дело, что диво - дивное как эполеты на плечах уцелели. Было тогда ему 17 лет, росту был он средняго, талия как у институтки, а ручка чуть побольше моей.
. . . Дибичъ собирался взять его с собой на маскарад, но тот отпросился, сказав, что хотел - бы пойти в театр. Дибичъ, хоть с неохотой, согласился.
. . . Отец же вместо театра оделся цыганкой, на лицо маску, на руки надел высокие белые перчатки, заложил четверку лошадей, одного брата своего посадил кучером, другого форейтором, а третьяго на запятках лакеем и отправился вслед за Дибичем.
. . . Приезжает, а бал уже в разгаре. Звонят шпоры, сверкают ментики, мелькают умопомрачительные плечики красавиц: сам графъ Дибичъ стоит и, любуясь танцующими, беседует с молодой фрейлиной Нарышкиной.
. . . Тут входит отец. К музыкантам сперва подошел и что-то им тихо сказал. И вот, когда кончился общий танец, грянула отчаянная цыганская песня, а отец, ударив в бубен, пустился плясать. Ну и пляска же это была! Дядя мой, князь Засекин, известный всем тогда генерал-аншефъ, видал виды, а и тот потом говаривал, что такой бешеной цыганки вовеки не встречал.
. . . Вот кончилась пляска, и стало в зале так тихо, словно волшебник какой остановил шум бала, а Дибичъ вперед наклонился, в глазах молнии, но сам не шелохнется... Потом разом все бросились к цыганке, зал загремел от рукоплесканий, а она подошла к графу Дибичу и уселась рядышком с ним. Ну, все, разумеется, поотошли. А Дибичъ так и сияет! И стала тут цыганка ему по руке гадать. И так хорошо ему всё его прошедшее рассказала, что графъ диву дался - откуда все знает!
. . . После подозвал он к себе своих адъютантов и приказал узнать имя этой цыганки. Но те, сколько ни старались, ничего узнать не смогли.
. . . Графъ был недоволен и говорил, что если бы был здесь Лодыженский, то наверно бы узнал. А отец, отойдя в сторонку, стоит и под своей маской усмехается. Прошло с полчаса, и стал сам Дибичъ с цыганкой танцовать. Не выдержало, знать, ретивое!
. . . И хорошо танцовал, так что его все искренне поздравляли.
. . . Зазвал потом Дибичъ цыганку в смежную с залом диванную комнату, а та вдруг прыг к нему на колени и ну обнимать да ласкаться! совсем потерял голову старый... Обнимает её, а сам норовит сорвать с нее маску. Тут отец видит, что дело ужъ далеко зашло, из рук графа вырвался, бросился в соседнюю комнату и ключ в двери повернул.
. . . Заревел Дибичъ как раненый медведь, созвал адъютантов и просит дверь выломать.
. . . Выломали дверь. Вбегают. И что - же? Комната пуста, но окно распахнуто, а по водосточной трубе цыганка вниз спускается. Подлетела к ней лихая четверка, кучер, форэйтор и лакей на запятках - все в масках. Цыганка в карету прыгнула, ручкой графу поцелуй послала, и поминай как звали!
. . . И как потом адъютанты по Москве её не рыскали, цыганка словно в воду канула!
. . . Прошло с полгода. Едет Дибичъ в карете, по полям Молдавии, вдвоем, с юным адъютантом своим, вашим прадедом, а моим отцом; едет наши войска осматривать. В окно кареты дождь хлещет, ветер воет...
. . . Говорит Дибичъ: «Скучно мне, Лодыженский! Развесели меня, расскажи хоть что-нибудь!»
. . . «Да что же, Ваше сиятельство? Ей Богу, сейчас ничего в памяти нет!»
. . . «Ну, брат, это ты врешь, никогда не поверю, чтобы у тебя в запасе не было какой-нибудь проказы!»
. . . Вот отец усмехнулся и говорит: «Есть у меня один рассказец в запасе, да только мне его рассказать нельзя...»
. . . «Как это так нельзя? Валяй да и только!»
. . . «А вы, Ваше сиятельство, даете мне честное слово дворянина и офицера, что за эту мою проделку ничего худого мне не будет?»
. . . «Ладно ужъ, даю, только начинай скорей, рассказывай!»
. . . «А вы помните ли, Ваше сиятельство, Московский прощальный бал, перед отъездом в армию?»
. . . «Бал? Ну да, помню... Ах, там ещё цыганка одна была, удивительная! Вот тебя, Лодыженский, там не было! Ты бы ужъ её сумел отыскать!»
. . . «Право? А что бы Вы дали Ваше сиятельство, тому, кто бы Вам помог эту цыганку отыскать?»
. . . «Да я тогда, милый, готов был за неё душу чорту заложить!»
. . . «Нет, Ваше сиятельство, душа Ваша нужна Государю и армии, а вот ежели я Вам цыганку эту добуду, дадите мне отпуск в Москву, дней на десять?»
. . . «Ну, конечно, дам, да что ты, сорванец, задумал?»
. . . «Ваше сиятельство, простите, ведь цыганочка-то эта перед вами!»
. . . Ну, графъ тут разсвирепел ужасно, но ничего не поделаешь! Сам же дал честное слово: и отца в Москву отпустил. Отец потом тому долго удивлялся. Да и мало того; вошел потом ваш прадедушка, а мой отец, у графа Дибича, в ещё большее доверие.
. . . В Маковницах у Николая Васильевича (отца Буси) была молодая шестерня, ещё ни разу не езженая, и захотелось ему, несмотря на мольбы и страх жены, прокатиться на ней, да и с детьми. Кроме кучера, на козлах, у крыльев долгуши (соляные дрожки), сели два конюха с добавочными возжами. Проехали благополучно и Буся (маленькая) по приезде первым делом побежала к матери, на которой лица не было. Когда наступала пора сбора грибов, то к роще в Маковницах появлялись верховые, которые должны были объезжать рощу кругом и сторожить грибы. Потом к месту ехали господа в долгушах, а за ними телега с поварами.
. . . Когда однажды Бабуся с мужем была у Шимановских, то Николаю Андреевичу /мужу/ очень приглянулись двое щенков Шимановского, но тот не хотел понять к тому намёков.
. . . Тогда дед и говорит Бабусе: «Выпроси у него».
. . . За обедом Буся попробовала было сказать старику об этом. А тот рассмеялся: «Эх, знает кого послать просить за себя!» «Только вот что, - добавил он. - Вы должны для того сделать что-нибудь необыкновенное».
. . . А бабуся только что говорила, что на следующий день, на охоте, она хотела бы быть стремянным у мужа.
. . . «Да ведь стремянный должен прекрасно ездить верхом!, - заметил Шимановский, - вот и проезжайте сейчас перед нами, по-дамски, без седла!»
. . . После ужина, когда все вышли на балкон, Буся прокралась в конюшню и севши на лошадь по-дамски, без седла, лихо подскакала к крыльцу.
. . . «Да как же тебе, Николай Андреевич, не стыдно! - сказал Шимановский, - ведь попроси ты, такая жена за тебя в колодец бросится!»
. . . Дед доволен, но о щенках Шимановский - ни звука, и уезжая, Буся посетовала ему, что даром только рисковала. Шимановский ничего. Так и уехали; и только через неделю Шимановский сам им привёл щенков в Горшково.
. . . Раз Николай Андреевич заявил Бусе, что он её всегда и везде и во всяком костюме узнает. На другой день, когда Николай Андреевич возвращался из охоты, Буся надела полушубок, платок, сняв с горничной, и вышла на крыльцо.
. . . Николай Андреевич, подходя, спрашивает: «Что надо?»
. . . «Да я к барыне, вот».
. . . «Что же с черного крыльца? Да все равно, я скажу сейчас».
. . . Подходят вместе к лестнице: дед кричит наверх к Бусе в комнату: «Варенька, тут к тебе женщина какая-то!»
. . . Но лакей не выдержал и, чтобы скрыть смех, закашлял.
. . . Много времени спустя, когда давно уже не было в живых Николая Андреевича и его старшего сына Андрея Николаевича и когда единственным хозяином мужского пола в имении Андрейцево остался младший сын Бабуси - Николай Николаевич Глебов, однажды, на святках, когда, окруженные своими детьми, племянниками и друзьями, все веселились, Бабуся, опять надев деревенский тулуп и повязав старый платок, да к тому же вставив в рот под десну орех, вошла в залу и, подойдя к своему, уже тоже не очень молодому сыну - Пуру, как все его в семье называли, принялась что-то ему довольно нудно и неотвязно толковать. Отец слушал, ничего не понимая, наконец, даже рассердился.
. . . «Да что тебе, скажи, собственно нужно?»
. . . Но тут его маленькая дочка Аничка, увидев торчащую из-под тулупа знакомую бабусину юбку, с плюшевыми оборками, громко закричала: «Да это Бабуся!»
. . . Одна тётка Бусина воспитывалась в Смольном институте и когда вернулась домой в Смоленскую губернию, к родителям, а те были небогаты, очень огорчилась, что ей дали не такое тонкое бельё, какое было в Смольном, и долго плакала. Впоследствии жила у Лодыженских.
. . . Во время 12 года, когда отряд французов проходил по усадьбе, все укрылись в лес и долго пролежали в канаве. В Москве, упаковав все военные вещи, увозили их с собою, а которые нельзя было увезти, опускали в колодцы. Это испытали например и наши канделябры.
. . . У Николая Васильевича Лодыженского, по зимам, когда они жили в Москве, было около десятка чудных выездных лошадей, славившихся своей дикостью и необузданностью. Николай Васильевич любил покрасоваться с ними, и особенно ему нравилось привезти в смущение и страх из-за непорядка знакомого ему полицмейстера - генерала Супонева.
. . . Обыкновенно в Масляницу на Подвинском бульваре было гуляние и нечто вроде корсо. Николай Васильевич снаряжал шестерню своих серых в яблоках лошадей и садился с семьей в большой экипаж, в сопровождении двух форейторов. Как только шестерня показывалась на бульваре, полицмейстер приходил в смущение и, подлетев к экипажу, принимался умолять Николая Васильевича проезжать мимо, не нарушая общественного спокойствия. Николай Васильевич, несколько бравируя, лихо въезжал на корсо, пока доведенный до отчаяния полицмейстер, дружески не выпроваживал его, со всею шестернею, прочь.
. . . Одна тетушка, жившая в Маковницах, когда занемогла желудком, всегда отказывалась от предложения прадеда Н.В. Лодыженского позвать доктора, и ела на ночь простоквашу.
. . . Александра Андреевна была очень хлебосольна. Когда приезжал к ней ея брат - Николай Андреевич, сама отправлялась на базар и в садок за рыбой. Когда - же дед объявлял, что она слишком хорошо его кормит, и распускал живот, она говорила: «Man qan est-ce que vom forge, mans ne manqe nes!»
. . . А если ее упрекали, зачем она беспокоится и ездит сама за провизией, она начинала подробно описывать - как она ездила, дворецкого, чьих князей встретила, и как он торговался, и как она перебила у него товар.
. . . Александре Андреевне было уже лет тринадцать, когда раз в Москве, она встретила все того же Штурма и тот заметил в разговоре, что она стала теперь уже не та.
. . . «Как не та?»
. . . «Да уж времени немало утекло».
. . . «А хотите поцеловать меня?»
. . . «Конечно!»
. . . «Пожалуйста!..» и в последний момент, отклоняясь, «а вы все тот - же!»
. . . Однажды, когда Лодыженские и Глебовы были у Соковниных и Буся играла на рояле, будучи еще в девушках, Александра Андреевна подошла к ней со своей обычной улыбкой и диким взглядом:
. . . «А вы хорошо играете!» - сказала она. Потом вдруг послюнила платок и провела им по бровям и левой щеке Буси, у которой щеки были всегда ярко-розовыми. Хорошо воспитанная Буся нимало не показала своего неудовольствия; только потом, после замужества Александра Андреевна объяснила ей причину своих действий.
. . . Буся помнила, как однажды в детстве ее взяли на медвежий бой, где медведи выпускались против мужиков и друг против друга. Но что там происходило, она уже забыла. Зато в Коротневе она видела, как водили медведей на цепи со скоморохами, причем один из скоморохов изображал «козла» и все время дрожал и пищал очень высоким и неприятным фальцетом.
. . . Как-то Николай Андреевич поехал по делу в Москву и страшно торопился. Но когда он приехал, все банки были уже закрыты. По счастью, тут он встретил одного из банковских чиновников, своего товарища по кавалерийскому училищу, и тот взялся устроить его дела. Чиновник пошел проводить деда, а по дороге рассказал ему, как он недавно хотел купить дом и отправился по объявлению. Везде было заперто, наконец, когда он нашел одну незапертую калитку и вошел, целая свора собак со страшным лаем бросилась к нему.
. . . Вскоре вышел сторож и пошел доложить. Пока тот ходил докладывать, чиновник стоял ни жив ни мертв перед собаками. Наконец передняя отворилась и вышла дама: «Вам что угодно? А, дом, пожалуйста, зайдите!»
. . . Показала дом. Потом спросила: «А вам зачем собственно дом?»
. . . «То есть как! Просто хочу купить!»
. . . «Да нет, а для чего он вам?»
. . . И, наконец, уговорила его, что и дом ему такой вовсе не нужен, и выпроводила его. Таков был рассказ; но каково же было удивление чиновника, когда дед вошел в калитку именно этого самого дома! Это же, конечно, была Александра Андреевна.
. . . Табакерки /Из любимых рассказов Александры Андреевны/, которые дядя приобрел на пари за сто рублей. Он мог это.
. . . Накануне поста вся дворня приходила, становилась на колени и просила прощения. То же делали и господа.
. . . Александра Андреевна Глебова пригласила Штурма /Чиновник при министре финансов/ и напоила его кофеем со жжеными пробками. Только что сели за карты, Штурм чувствует, что не может больше терпеть, извиняется и, выйдя на крыльцо, дает свободу злому духу, думая, что его никто не видит и не слышит. Между тем, как Александра Андреевна подсматривала, стоя у окна. Штурм жаловался потом лакею, который ему же и готовил этот кофей.
. . . Когда Николай Андреевич, будучи еще юношей, приехав на побывку в имение, очень скучал, глядя, как взрослые играют в карты, сестра его Александра Андреевна предложила ему собрать дюжину ребятишек, раздеть их до сохранения приличия, облепив их гусиными перьями, изобразив, таким образом, в их лице ангелов, и напугать играющих стариков. Что и было сделано.
. . . Раз в Москве дед и Новиков, муж Александры Андреевны, пожаловались опять на скуку. Она предложила им поехать в «машкарад», но сама с ними ехать отказалась и начала уже ложиться спать. Мужчины были даже до некоторой степени рады последнему. Но как только они уехали, она надела красное домино и с лакеем отправилась им во след.
. . . На маскараде она так с ними кокетничала и интриговала их, что едва спаслась от них в дамскую комнату, а оттуда тотчас уехала и легла спать. На другой день муж и брат с досадой ей рассказывали, что не могли поймать одной удивительной маски и пожалели, что ее не было с ними. Тогда она подвела их к гардеробу и показала красное домино.
. . . Зимой в Ажерове в день рождения прадеда, устраивался бал, для которого из Углича выписывался оркестр, из Бежецка приглашались кавалеры - офицеры, уланы, на подставных, на сутки. Некоторые гости приезжали за 60 верст, на несколько дней. Бывало так, бежит горничная: «Барыня, барыня, офицеров привезли!» А за двустворчатыми дверями толпится дворня, заполняющая весь коридор.
Ярославская губерния - Моложский уезд.
Ярославская губерния - Мышкинский уезд.
Тверская губерния – Кашинский уезд.
Имения Лодыженских.
Ажерово, Маковницы, Федосеино, Чернево, Харитоново, Бурмысово, Егорьевское, Чириково, Лубенки, Бабло...
В Бурмасове был чудный сад, посаженный Екатериной 2-ой, с прудами, островами, гротами и беседками. В одной из беседок был сделан хитроумный механизм для шуточного пугания гостей: порог соединялся с рычагом пружины и при входе открывалась дверь и навстречу выходил медведь.
. . . В 1843 году выписали англичанку. Бабусе было пять лет. В С.П.Б. встретил ее дядя, живший там. В С.П.Б. же были посланы на долгих няня и портной /такой страшный, что бедная англичанка подумала, что это обезьяна/, которые и привезли ее.
. . . Раз в лето и раз в зиму /в Ажерово и в Маковницы/, приезжал коробейник Чистков, на двух или трех санях, с помощниками и кучерами. Его вели в залу, садились все вокруг и выбирали и тут - же раздавали ситцы дворне /рублей на сто/, для лакеев сукно. Буся помнит еще, что старухи носили набойки.
. . . Один раз, когда Бусе было 14 лет, дед, еще не будучи женихом и даже не думавший о Бусе, приехал в Маковницы и Николай Васильевич Лодыженский устроил для него охоту.
. . . Когда лошади были поданы, и уже большая часть охотников уехала, на лошадь стал садиться и дед, заметив, между прочим, что у него нет хлыста. Буся, так как некому это было это сделать, взялась проводить его до яблонь, росших тут - же на виду, в нескольких саженях; они пошли, дед срезал прутик и через несколько секунд они вернулись. Дед ускакал, а Буся с мачехой поехали в долгуше. Англичанка с мачехой потом долго отчитывали Бусю: «Как это она одна с молодым человеком пошла в сад!»
. . . Два раза в году - на зиму по первому, а на лето по последнему снежному пути, Лодыженские переезжали из Ажерова в Маковницы, где жили по летам, а на зиму обратно 50 верст. Для переезда составлялся особый план въезда экипажей и распределения в них едущих.
. . . Накануне отъезда, на своих лошадях отправляли прислугу, и на пятидесяти крестьянских подводах багаж, следовавший до половины остающегося расстояния /25 верст/, куда приезжали принимать багаж пятьдесят подвод другой вотчины. На эту промежуточную станцию /флигель в одном из лесных имений/, высылался повар и соответствующее количество прислуги. Господа следовали с остановками и с необходимой прислугой, где их ждал обед и ночлег.
. . . Главный повар, дворецкий и ключница уезжали, уже проводив господ, и на подставах не останавливаясь, мчались до самого Ажерова /или Маковницы/, где встречали господ, заранее приготовив все к их приезду.
. . . По дороге, проезжая по деревням, ехали шагом и пели духовные песни /имели свой хор/ - «Спаси Господи люди Твоя!» и др. песнопения. . . . Как только попадался лес, останавливались; прадед объявлял:
. . . Особенно Буся любила приезжать в Маковницы, где были большие оранжереи, и все время в доме были газеты. Поливал их особый человек, улавливавший для этого время обеда, чтобы никого не беспокоить. Дом в Маковницах был огромный, Буся не знала всех комнат и помнила только 36.
Особенно пышными были обеды в Маковницах, когда кто-нибудь приезжал. Сидели все в гостиной, отделанной красным деревом, соединявшейся с большой столовой с хорами и раздвижной зеркальной стеной. Сидели при свете только двух канделябров. Когда наступало время, являлся дворецкий в сопровождении двух лакеев с горящими канделябрами в руках и торжественно объявлял: «Кушать пожалуйте!» В это же время стена на балконе мгновенно раздвигалась и яркий свет от зажженных люстр врывался в гостиную. /У Глебовых уже прислуга носила перчатки, но у Лодыженских дворецкий появлялся с завернутой особенным образом, в салфетку, рукою./
Сад в Маковницах был в десять десятин и окружен двумя рвами и валом, такой посередине ширины, что можно было свободно проехать тройке.
. . . Брат Буси, Василий Лодыженский, в своей молодости, вел довольно разгульный образ жизни /служивший, кажется, в гусарском полку/, в результате чего был парализован. Много возили его по заграницам, надеясь вылечить, но все напрасно. Вернулись обратно в Тверскую губернию, в родовое имение.
. . . Однажды во сне ему явился святой Митрофан Воронежский и сказал: «Приезжай ко мне в Воронеж, отслужи молебен и будешь здоров!» Так и сделали. Привезли больного к раке Митрофана Воронежского, отслужили молебен, причастили, и больной поправился. С тех пор, совершенно изменив образ жизни, быстро стал подниматься по служебной карьере, женился на очень умной женщине и первого своего сына назвал Митрофаном. Митрофан Васильевич Лодыженский - автор замечательной трилогии «Свет Незримый», «Сверхсознание» и др.
. . . К тому времени, когда Митрофан Лодыженский был еще маленьким мальчиком, его отец, исцеленный св. Митрофаном, был губернатором в каком-то городе на Черном море. Мальчик был с раннего детства несколько особенным; например, он вдруг пропадал. Весь город поднимался на ноги в поисках сына губернатора. Через день-два он появлялся. Оказывается, уходил в море на шхуне, вместе с рыбаками.
. . . Две сестры - тетушки Николая Андреевича, жили в своем имении Юршине, под Рыбинском. Возможно, что немного скучали; и подольстился к ним какой-то молодой человек, француз или немец, теперь уж не помню. /Фамилия у потомков его была скорее немецкая./ Он принялся с ними, ради их развлечения, играть в карты, последовательно записывая все свои выигрыши. Тётушки были по-видимому весьма простоваты. В конце концов, он объявил им, что они проиграли ему огромную сумму, и возбудил против них дело, в результате которого имение Юршино перешло от тётушек в его владение. Кажется, Николай Андреевич, пожалев их, передал им какое-то одно из своих имений, куда они и переехали. Так, по крайней мере, рассказывал мне мой двоюродный брат Н. Д. Козарев.
. . . Не знаю - эти ли самые две сестры или другие жили в городе, каждая в своем доме. Одна из сестер страшно боялась воров и убийц и велела оковать все двери железом. Другая сестра однажды ночью видит сон, что сестру все-таки убили. Этот сон повторился в ночь несколько раз. Во сне она видела, куда закопали драгоценности, где-то под забором.
. . . В конце концов, она взяла извозчика и поехала к сестре. Оказалось, действительно ее убили. Во время следствия она показала, как ей виделось во сне, где лежат драгоценности. Убил кто-то из дворни.
Воспоминания, переданные мне сестрой моей Т. Н. Глебовой.
. . . В старом имении Андрейцево-Коротнево было хозяйство небольшое - двенадцать лошадей, да столько же коров. Она едва, едва себя оправдывало. Постоянно там жила бабушка Варвара Николаевна, да несколько преданных ей, по большой части еще от юности, людей - и друг и прислуга старушка Дарья Афанасьевна, управляющий имением Николай Филиппов с семьей, горничная Аннушка, мадмуазель Марьян - француженка, умершая от воспаления легких, так как помылась, будучи простуженной в бане, Матрена и ее муж - по хозяйственной части. На лето нанимались рабочие для посева, уборки урожая и других работ.
Матрена и Егор были очень добрыми. Егор возил на лошадях воду с Волги. Бывало, едет, бочки гремят, сани или телега вся обсажена деревенскими ребятишками, позади бегут две-три собаки, и совсем позади кот. Все это шествие можно было наблюдать каждое утро.
. . . Когда начались волнения уже в 17 г., Матрена зачем-то поехала в Мологу. Был какой-то церковный праздник, и вокруг церкви пошел крестный ход с хоругвями. Неподалеку стояли подводы с лошадьми, одновременно кто-то, собрав вокруг себя народ, устроил митинг. Лошади чего-то испугались, каким-то образом сорвались с места, и получилось смятение в народе. А Матрена, «подперев руки в боки», громко на всю площадь закричала: «Не стойте за новое право, стойте за новое право!»
. . . На той стороне, через Волгу было много расстрелов, там жили очень богатые помещики. На нашу сторону комиссары пришли уже несколько насытившиеся и кровью и грабежом. Собрав всю нашу семью, они только повытягивали у женщин серьги из ушей, кольца с рук. К счастью вина они не нашли. Отец, которому от всего его хозяйства был оставлен только небольшой огород /овощами мы и питались все семь лет, до 24 года/, завалил на веранде бутылки со старым выдержанным вином корзинами и лопатами. Если - бы комиссары нашли это вино, было - бы хуже дело. Мне было тогда шесть месяцев, и у меня было воспаление легких. Отец где-то достал для меня кулек манной крупы. Они нашли и закричали: «А буржуй, у тебя есть еще и манная крупа!»
. . . Горничная Аннушка, набрав в передник какие-то ценные вещи, бегала позади комиссаров /дом был так устроен, что можно было обойти его кругом/. Они шли, она за ними, так она спасла какую-то часть, что смогла, из драгоценностей. Потом они вывели отца в сад, выстрелили в воздух и ушли.
. . . Первый этаж занял вскорости один из комиссаров - горбун, у которого был сын Васька, а может быть, и еще какие-то дети, так как все мои куклы, как я с удивлением замечала, понемногу перекочевывали в первый этаж.
. . . С Васькой же сопряжено мое какое-то первое огорчение: я нашла мертвую птичку. Мама мне дала коробочку из-под каких-то роскошных духов, обитую изнутри шелком. Я положила туда мертвую птичку, выкопала могилку, похоронила ее и поставила, смастерив из прутиков, крестик. Васька же все это разломал и выбросил. Я помню, что очень плакала. Впрочем, это не мешало мне вместе с Васькой и со всеми деревенскими детьми бегать на Волгу. Однажды, когда там прибило какого-то утопленника, мы, дети все, бегали. Утопленник был осень страшный, весь черный. Помню, что у него нашли часы.
. . . Еще вспомнила один рассказ из давних времен, вероятно, касающийся все той же Александры Андреевны Глебовой-Новиковой.
. . . Однажды, когда она уже легла в кровать и собиралась уснуть, она услышала по шороху, что у нее под кроватью кто-то находится. Она спокойно позвонила и, вызвав горничную, сказала ей, чтобы она прислала ей управляющего, так как ей нужно дать ему какое-то важное поручение. Когда явился управляющий, она знаками показала ему под кровать, оттуда и был извлечен какой-то злоумышленник.
. . . До революции, во все гимназические каникулы - Рождественские и другие, дом наполнялся молодежью. Подруги моих сестер Ани и Тани, из Стаюнинской гимназии, двоюродные братья с друзьями /имение Козыревых находилось неподалеку/, всевозможные родственники, соседи - все это съезжалось, веселилось, каталось на тройках и жило в имении по неделям. Устраивались модные в те времена спектакли, причем некоторые из участвовавших в них потом стали профессиональными актерами. Было много смешного: люди, близкие к народу и говорящие по-ярославски на «о», говорили, конечно, и в пьесах так же; так например, один из участников спектакля «Золушка», надевая Золушке сапожок и заметив ее довольно большую ногу, сказал: «Как не пяхлай, все ровно не влезет!»
. . . А отец наш, который должен был в «Борисе Годунове» произнести монолог Пимена, но так как или не учил роли, занятый другими делами, или забыл ее, но, выйдя на сцену и некоторое время молча постояв, сказал: «Подай костыль, Григорий!» и ушел. Много смеялись.
. . . Бабуся - Варвара Николаевна, была великолепной пианисткой, и рояль, на котором она играла, был фабрики Бенштейна. Этот рояль принадлежал когда-то Есиповой - очень известной пианистке. Отец увез вместе со многими другими вещами в Петроград /рояль был украден в блокаду/. Отец когда-то кончил институт инженеров железнодорожного транспорта, потом, когда стало развиваться электрическое дело, кончил в Париже институт по электростанции и, вернувшись в Россию, основал на паях с Марией Николаевной Стаюниной (Стаюнинская гимназия) завод электромеханический в Петрограде и впоследствии его отделение в Москве. В 24 г. отец поступил на завод электриком и получил возможность увезти из имения многие вещи, сначала на пароходике «Чайка» или «Птичка», что и сейчас еще курсирует по Волге, а потом в специальном вагоне. Мебель была удивительной красоты, пропала в блокаду 41 г.
. . . Хочу вернуться к далеким временам. Дед Николай Андреевич, будучи по всей вероятности масоном (кольцо с масонскими знаками недавно отняла у меня цыганка). Живя в великолепнейшем своем имении Горшкове, ему не нравился по соседству доносящийся из села Никульского, колокольный звон, кроме того говорили, что он поссорился со священником этого прихода. Этого было достаточно, чтобы продать свое насиженное, дедовское гнездо и уехать на другую сторону Волги, в свое небольшое именьице Андрейцево-Коротнево. Там был дом очень интересной архитектуры, он был круглый. Это был охотничий дом. Впоследствии отец его несколько перестроил, пристроив веранды и флигели. Как говорила моя сестра Т. Н. - «испортил».
. . . В этом имении дед поселился со своей семьей, но погиб довольно молодой, испив на охоте из какой-то лужи гнилой воды, заболел брюшным тифом, а когда уже поправлялся, попросил принести холодного кваса, после чего болезнь обострилась и он умер. Похоронен в Верхне-Никульском, подле церкви, среди своих предков.
. . . Сын его Андрей Николаевич был инженером-геологом и имел свое предприятие по добыче ж. руды, где-то на Урале. Уже в наше время нашли там большие залежи руды. Он был очень красив, и, вероятно, по случаю его красоты, у него в молодости был роман с какой-то дамой, но впоследствии, когда вернулась из института дочка этой дамы, он безумно в нее влюбился. Но будучи однако и не имея возможности на ней жениться, очень страдал.
. . . Ее называли «Барышня-реснички». Есть старинная фотография.
. . . Позднее А.Н. женился на Дарье Михайловне Мусиной-Пушкиной и прожил с нею около трех лет. Когда его маленькой дочке было два года, он погиб на охоте. В этот день у него было несколько дел, а также возможность поехать на охоту. Он предпочел последнее. Егерь, подносивший ему ружье, будто бы упал, и весь заряд дробью выстрелил ему в живот. Это произошло под Красным Селом. Он жил еще два часа, прощался с березками, которые очень любил, и просил отца (своего брата) не возбуждать судебного дела. Отец, приехавший на место происшествия, довез его на телеге до деревни Кипень. Здесь он скончался. Похоронили его тоже в Верхне-Никульском, а отпевали в храме Владимирской Богоматери, в Петербурге (теперь только что снова открыт).
. . . Говорили все же, что он погиб из-за людей, подкупивших убийцу, будто бы из-за конкуренции в каких-то коммерческих ситуациях.
. . . Странным было то, что в день, когда случилось это несчастье, рано утром пришел какой-то старик и попросил передать жене Андрея Николаевича икону, на обратной стороне которой было написано: «Малютке Тамаре».
. . . Младенец Андрей, мой братец, умер в младенчестве, из-за ошибки знаменитого врача. И так с потомством мужского рода Глебовых было покончено.
. . . В Верхне-Никульском, кроме последней могилы маленького Андрея и поблизости Андрея Николаевича Глебова, есть еще более старые захоронения, в частности моего деда и прадеда Андрея Николаевича Глебова, весьма отличившегося в Наполеоновских войнах, проведший все сражения и вышедший в отставку в 1814 г. со многими орденами, с золотой шпагой и похвальной грамотой от Александра I. Два портрета - в Ярославле.
. . . Выйдя в отставку, женился на шестнадцатилетней княжне Засекиной. Дети - Николай Андреевич, Елизавета Андреевна, другие неизвестны. . . . Жена пережила А.Н. Глебова на три года.
. . . Два не совсем приличных воспоминания:
. . . Когда господа переезжали из одного имения в другое и везли с собой «подмывашки», действительно несколько напоминавшие форму гитары, то деревенские смеялись и говорили, «вот поехали господа со своими гитарами».
. . . В Маковницах /одно из имений Лодыженских/ жила одна слепенькая тетушка. Однажды она с Бусей ходила по зале. Идет новая англичанка и предлагает попробовать колбасу собственного изготовления. Тетушка сослепу сунула палец в теплое и говорит: «Что же ты, матушка, да что же это ты мне подаешь, это что-то сомнительное!»
. . . После пришла крестьянка из соседней деревни: «А вы-то какие бедные! Все-то у вас забрали! А бычка-то кто взял?» - «Да вот такие-то». - «А наши-то что смотрели!»
-----
Если будут вопросы - могу дать комментарии по некоторым действующим лицам.