2
Чудеса — там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются.
Дени Дидро
Ч У Д О
(Леушинское стояние 2009 года)
«Чудо!» – часто слышится в автобусе, среди паломников, по поводу самых обыденных вещей и заурядных событий. Чудо, воспринимаемое как фокус, раз – и неожиданно совершилось, сложнее осознаётся в виде медленного процесса, с исходной точкой ожидания, не замечаемого течения и достижения результата в отсутствии внешнего эффекта.
Началось всё где-то за полгода. Случайно или в соответствии с темой – чудесным образом, узнал о паломнической поездке на Леушинское стояние. О самом же существовании в Питере подворья Леушинского монастыря знал я давно. Именно в этом здании в советское время находился областной психоневрологический диспансер, где часто оказывался сильно контуженный, потерявший в войну всю семью, от отчаяния и боли впадавший в неистовство мой батя.
Здесь, на восстанавливаемом подворье, я впервые увидел чудесный образ Богородицы Леушинской, называемый «Аз есть с вами и ни кто, же на вы», поразивший меня, знающего русские иконы – реалистично написанным ликом Богоматери, кажущимся знакомым с детства, напоминающим русские лица моих родных женщин, простым, теплым и ясным.
leushinskaya.jpg 19,9К
3 Количество загрузок:
Зима. Утро престольного праздника. Бабушка вытащит из печи, выложит на холщёвое полотенце свои знаменитые пироги с грибами, брусникой и говорит:
– Лопай, неслух, умру, поминать будешь.
Бабушка дожила до девяноста и умерла, когда я был в море. Её хоронили без меня. Память об этих пирогах, чувство жалости, тоски, невозвратности и невозможности что-то изменить остаются постоянно во мне.
10224v.jpg 476,31К
7 Количество загрузок:
monastery.jpg 17,49К
3 Количество загрузок:
Леушинский Иоанно-Предтеченский монастырь находился в восьми верстах от деревни Ягорба. Деревни, где жили все мои предки, деревни теперь затопленной на дне Рыбинского водохранилища, вместе с монастырем и сотнями других деревень. Тысячи разбросанных по миру жителей сделались какими-то Иоаннами Безземельными. Бог с ним, с домами и добром; впереди великая война – миллионы потеряют жизни, потеряна Родина, утрачены «отеческие гробы», потерян уголок земли, где родился и куда возвращаешься в мыслях с надеждой когда-нибудь оказаться там.
Хотелось исполнить желание отца, ушедшего в сороковом году в армию и вернувшегося с фронта уже в края иные.
Посмотреть на залитую водой Родину. Побыть рядом.
Послушать окающую, совершенно с иной мелодикой, верхневолжскую речь земляков.
Помянуть поколения не известных мне предков – крестьян-землепашцев и рыбаков, безвылазно живших на этой земле со времен Чурилы Пленковича; о которых в летописи осталось одно общее упоминание: «рать моложская прибежала на Куликово поле с опозданием, но порубиться успела славно».
Отдать ушедшим неисполняемый долг, отблагодарить подаривших нам жизнь, пронесших через всю свою жизнь веру и передавших нам маленькую её частицу, не отнятую ни пионерской организацией, ни комсомолом, ни партактивом.
К месту сбора, к назначенным на отправление шести часам пятого июля, подбросил меня сын Серёга. Уютный дворик. Никого нет. В ожидании рассматриваю, как три бомжа аккуратно разбирают бачки, к завтрашней радости дворника, ракладывая мусор вокруг.
Собираются паломники. Наблюдаю. Маленькая девочка с матерью. На традиционный вопрос:
– Здравствуй, девочка. Как тебя зовут?
Вместо привычного «сам ты старый...»:
– Настя.
Приятно, не традиционно. Подходят несколько мужиков моих лет, один из них усиленно снимает на камеру. Четверо парней. Семейная пара. Ещё пара рука об руку – религиозное воспитание. Отрадно. Остальные женщины в возрасте 30–50. Длинные юбки, косынки на головах. Крепкие бабы тащат здоровые сумки. Большинство знакомы меж собой, едут не в первый раз. Командует всем секретарь батюшки Катя. Удивительное сочетание монахини и бойкого менеджера с Мальцевского рынка – во всём чёрном, уголки рта опущены, даже когда улыбается; передвигается бегом, как капля ртути, быстро и напористо. В восемь поднимаемся в храм, батюшка служит молебен, в начале девятого начинаем грузиться. Мне достаётся место в последнем ряду, коленки к ушам. Порадеем. Грузимся по формуле – количество мест +1, стенаниями всего автобуса сломив сопротивление водителей Николая и Сергея, втиснули в автобус опоздавшего ветерана. Трогаемся. Присоединяюсь к обсуждающим чудеса. Батюшка сообщает об изменении маршрута, вместо поездки вокруг Рыбинского водохранилища едем к истоку Волги, потом через Тверь и Углич в Брейтово. Приятное удивление – всегда мечтал побывать у истока Волги. Чудесно.
Выехали из Питера, батюшка начинает читать акафисты. Батюшка-отец Геннадий Беловолов, лет сорока, высокий с хорошим лицом, борода с проседью, волосы завязаны в косицу. Вокруг глаз «ленинские» морщинки. Близорук? Нет – читает без очков, значит, смешливый. На вопрос соседу:
– А батюшка из каких будет? – сосед отвечает:
– Из беглых. Филолог. Сотрудник музея-квартиры Достоевского.
Удивление. Уважение. Интерес.
Проезжаем Любань, Мясной бор, Чудово, Новгород места знакомые, по дотошно изучаемой истории Ленинградского фронта.
Сворачиваем с трассы, движемся по пустой дороге с близко подступившим лесом.
Собирается дождь, темно, засыпаю. Демьянск с его котлом проспал и проснулся когда свернули уже на проселок. В полусне, километров восемьдесят трясемся, выбивая зубами рио-риту. Темная дорога, песчаная, в гору, деревья цепляются за автобус.
Вдруг выскакиваем на свет. Деревенские дома, вдали храм. Святоольгинский монастырь. Исток Волги. Разогнувшись, бегу умываться на исток – узенький ручеёк с красной от торфа водой, из которого проблемно зачерпнуть воду даже в ладони. Одновременно с интересом осматриваюсь – знакомая еще по учебнику «Природоведение» беседка, оказавшаяся восстановленной часовней, рядом валуны с патриотическими надписями времён социализма, позади прекрасный храм Преображения.
stoyan_038.jpg 38,78К
5 Количество загрузок:
Выстраиваемся, идем к часовне служить молебен. С несвойственным мне благоговением несу икону. Совсем рассвело. Начался дождь, ноги сразу промокли. Проходим в храм. В храме ремонт в начальной стадии, на бетонном полу начинают мёрзнуть ноги, бегу к автобусу, меняю носки, одеваю толстенную кофтень, насильно всунутую дочкой, ничто не мешает сосредоточиться на литургии. Настоятель храма, седой, но с рыжей бородой батюшка, похожий на патера из фильмов о крещении Ирландии, уступает свою кафедру отцу Геннадию. Исповедуюсь. Батюшка не мурыжит. К причастию не иду, не готов, по обыкновению накурился. В церкви начинают собираться люди из подходящих туристических автобусов. Летом народу много, зимой священник остаётся один с тремя монахинями. Последний деревенский умер в этом году. Электричество есть, но транспорт и дороги зимой отсутствуют. Всё как при княгине Ольге. Зацикленный на войне, не могу себе ответить – были здесь немцы или нет?
stoyan_046.jpg 82,55К
5 Количество загрузок:
Монахини, усиленные нашими доброхотками, подают в трапезной завтрак из чего-то привезенного Катей и из своих скудных запасов. Чувство благодарности и неловкости.
После полудня едем дальше, переезжаем Волгу – уже приличный ручей, минуем Осташков. Утверждение о том, что он самый столичный из провинциальных, не оправдывается или не рассмотрел из-за пошедшего по-хорошему дождя. Начинаю знакомиться со спутниками. Сдуру несколько раз называю соседа Мишу Сережей – никакой негативной реакции. Непоказное дружелюбие, как и у большинства. Минуя официальное представление, начинаю обращаться традиционно – сестра, брат. Чудно.
Батюшка, выполняющий функцию экскурсовода, на подъезде рассказывает историю города Ржева. О войне: были бои, огромные потери. Громаднейшие, батюшка; Ржев – стократный Невский пятачок. Не город-герой, город воинской славы, а огромная Русская Голгофа.
Полтора года 10 советских армий Западного и Калининского фронтов во главе с маршалом Жуковым безуспешно пытались ликвидировать Вяземско-Ржевский выступ – германский палец, направленный на Рыбинск.
Только после бесконечных неумелых атак, после Сталинграда и прорыва Ленинградской блокады, 3 марта 1943 года, немцы оставили Ржев. Местные поисковики рассказывали, что немецкие позиции покрыты гильзами в 3-4 слоя, перед ними 2000 брошенных останков красноармейцев, во избежание эпидемии закопанных немцами во рву перед их передним краем. После войны колхозные трактористы подкладывали под зад сковородки и снимали с тракторов крыши кабин, чтобы легче было вылететь, если напорешься на мину. На памяти Твардовский:
Я убит под Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва, –
И ни дна, ни покрышки…
Поднимаемся в Вознесенский собор, главный храм города, на горе на левом берегу Волги. Ставлю к распятию поминальную свечу. Паломники разошлись по огромному храму, обсуждают буквально перед нашим приездом совершенное в канун праздника освящение придела Рождества Иоанна Предтечи. Двинулись дальше.
Приехали в Старицу, остановились у стен Свято-Успенского монастыря. Стена белая, огромная, закрывающая вид. Шесть вечера. Батюшка с надеждой скребётся в огромные ворота и исчезает за ними. Дождь усиливается, из автобуса вытряхиваются с неохотой. Волга в Старице течет в ложбине, оба берега, связанные замечательной красоты мостом, огромными откосами сходят к воде. Рядом со стеной – памятная плита в честь адмирала Корнилова, здешнего уроженца. Толпа под зонтиками упёрлась в ворота. Выходит отец Геннадий – договорился, впустят. Чудо, чудо – загалдели поезжане.
stoyan_111.jpg 34,67К
1 Количество загрузок:
stoyan_094.jpg 231,78К
0 Количество загрузок:
stoyan_105.jpg 50,49К
3 Количество загрузок:
Старица, одно название чего стоит: Владимир Андреевич, Иван Васильевич, самозванцы татары, поляки, народные бунты – русское средневековье. Успенский Собор, лишь на тридцать лет моложе своего московского тёзки и очень на него похожий. Германо-советскими усилиями разоренный, но по чудесному вмешательству первых лиц страны получивший финансирование и реставрированный исключительно удачно. Иконостас, резьба и иконы замечательно стилизованы под старину, не хватает фресок и позолоты, было бы полное соответствие. В подклети – усыпальница родившегося и скончавшегося здесь первого русского патриарха Иова.
Дальше без остановок к месту ночлега, вокруг Твери и через чистые и ухоженные на пивном бюджете улицы Клина.
Ночью уже в Селихове. Быстро перекусив, в темноте, валимся спать на полу на ковриках, прямо в храме.
Сон – обморок. Просыпаюсь рывком. Мысль – спал в храме, такого не мог представить. Свет утренний, неясный с высоты из-под купола льется на фрески на ярусы икон в иконостасе на стены, вплотную завешанные старинными образами. Странное непривычное чувство. Обалдел, как говорят мои птушники. Продираю глаза, иду умываться; по всему храму непривычно и забавно, просыпаясь, сидят и стоят на коленях заспанные спутники.
Смотрю на храм снаружи. Замечательная саврасовская пятиглавка с колокольней. Построен и освящен в честь Ильи Пророка в 1813 году, до этого был деревянным, простоявшим 300 лет. На стене – памятная доска, напоминающая о посещении храма патриархом Алексием. Могилы священников. Несмотря на раннее утро, работают, перестраивая бытовой корпус, русские мужики. Солнце сквозь облака, свежо. Очень тёплое чувство. Чудесным образом храм не закрывался в советское время, отсюда и огромное количество старого письма икон с самыми необычными сюжетами, старинная утварь. Ощущение непрерывной целостности всего окружающего.
Быстро чай – автобус, едем в Конаково. Конаково и Селихово – вотчина Кузнецова, того самого знаменитого фарфоро-фаянсового. Удивительным кажется сообщение, что производство вот-вот закроется, в стране не нужны постоянно бьющиеся дешевые чашки и тарелки. Название города Конаково, кажущееся забавным, старинным, русским, как и дурацкий Тутаев, происходит от фамилии подстреленного здесь красноармейца, и живут в нём переселённые жители затопленного города Корчева.
Совместная литургия и установка памятного креста в Корчеве – первая официальная часть поездки. Литургия совершается в приспособленном под храм здании в районе новостроек. Очень тесно. Иконы, перевезённые из Селихова, икон хватило бы не на один храм.
stoyan_381.jpg 99,94К
5 Количество загрузок:
stoyan_190.jpg 57,56К
2 Количество загрузок:
Спускаемся к воде. Паломники, прихожане, несколько старожилов, помнящих, как им кажется, Корчеву, местные казаки и телевизионщики. Грузимся на старенький «Ом» и идем по воде около часа. Швартуемся к берегу у единственного оставшегося на суше дома Корчевы и сразу по пояс в траве. Начинаем движение в сторону когда-то бывшего здесь кладбища. Во главе старожилы, трава выше головы. Память, в буквальном смысле затянутая травой забвенья. Казаки прорубаются, строят мостки через канавы. Корчева в башке путается с Коряжмой. Старожилы теряют направление, скрываются в траве разведчики. Крестный ход приобретает черты игры в индейцев. Чтоб поддержать унывших паломников, отец Геннадий достает святыню – крест Иоанна Кронштадского, серебряный, с камешками и дарственной надписью от прихожан. Прикладываемся к кресту. Батюшки решают вернуться и поставить крест на берегу. Местный священник ведёт за руку совсем маленькую ужасно серьёзную внучку.
stoyan_221.jpg 128,67К
4 Количество загрузок:
stoyan_245.jpg 189,21К
3 Количество загрузок:
stoyan_302.jpg 150,42К
7 Количество загрузок:
Устанавливаем крест, служим молебен, сосредоточенно держу икону, не замечая, как в руку кусает овод – рука в момент распухает, становится пухлой, как у младенца, и больно и смешно.
Возвращаемся, с левого борта – Конаковская ГРЭС и две огромные опоры, несущие провода через водохранилище. Как нынешняя реклама переклинивающая мозги, у меня в голове ещё остались до одури назойливые новости 60-х годов – заложили, пустили первую очередь, вторую, завершили строительство Конаковской ГРЭС. Спрашиваю у казака:
– Служивый, помнишь, как строили?
– Нека, не помню.
Куда там, наверно, ходил с Платовым в Индийский поход.
Прощаемся на пристани. Двухдневная непогода заканчивается крупным летним дождиком, становится тепло. Едем дальше. Навигатор путает водителей, несколько раз возвращаемся. Чувствуется близость Москвы – деревни, переросшие в дачные посёлки; много востановленных храмов. Переезжаем канал имени Москвы. Памятники Дмитрова, крайней точки наступления немцев на Москву. С горы видна стоящая посреди водохранилища колокольня в Калязине.
Указатель «Храм Спаса на Нерли 6 км». Проезжаем, а жаль, всю жизнь хотел увидеть.
Спас-Угол – имение Салтыкова-Щедрина. Музей. До того как стать сатириком, Салтыков-Щедрин был тверским вице-губернатором. Взяток не брал и быстро слетел с должности. Музей в храме, впечатление – устроители вообще не читали великого земляка.
Дорогой учитель, накрой меня своим чугунным вицмундиром!
Два щедринских персонажа из ГАИ останавливают автобус на границе Тверской и Ярославской области и, несмотря на охранительную молитву батюшки, выписывают водиле Николаю стольник штрафа. Чуда не произошло, и тут «не тот товарищ правит бал».
На закате переезжаем Волгу в Угличе. Множество храмов, сходящих к воде, сияние куполов в приглушенных вечерних тонах. Воодушевлённый батюшка предлагает спеть из волжского репертуара, запевает, толпа дружно подхватывает. Волжского репертуара хватает до Рыбинского водохранилища, на которое резко выскакиваем уже в сумерках. Едем вдоль берега.
Проезжаем удивительный объект – на карте деревня Борок. Крепкий, не закрывающий вида европейский забор, очертивший приличную территорию. Десяток пятиэтажек. Нетиповые особнячки. Освещенные асфальтовые дорожки. Добротно, аккуратно, обособлено. В русской глубинке.
– Миша, что это?
– Воинская часть.
– Миша, ты вообще видел воинские части?
Разобрался уже дома, это Институт биологии внутренних вод АН СССР. Институт, которым в течение двадцати лет командовал И.Д.Папанин. Папанин был жук ещё тот. Биологии во внутренних водах – все меньше и меньше; не знаю, как с научной работой, но материальная часть в превосходной степени.
Опаздываем, в Брейтове уже началось стояние – главная цель поездки. Отец Геннадий в движении начинает читать акафист святому Иоанну. Подъезжаем к полуночи, сходу без заминки вливаемся в толпу стоящих на берегу у часовни богомольцев. Отец Геннадий присоединяется к четырем служащим священникам .
stoyan_397.jpg 73,54К
3 Количество загрузок:
stoyan_406.jpg 57,72К
2 Количество загрузок:
Необычность происходящего мешает сосредоточиться на акафисте. Совершенно библейская картина. Сумерки. Слабое пламя свечей выхватывает из темноты очертания строений и контуры людей. Ветер, разнося пение и звуки колокола, нагоняет на берег волну, раздувая разожжённый рядом костёр, вокруг которого – куча освещенных мерцающим пламенем детей. На востоке Венера, напротив низкая Луна и по средине белесого неба четким рядом – фиолетовые облака, уменьшающиеся к горизонту и рваными очертаниями напоминающие крылья ангелов, летящих над водой.
Дочкина кофта не согревает, хочется чаю и покурить. Нельзя, завтра причастие. В третьем часу с частью паломников ухожу спать в церковный дом. Батюшка и самые твёрдые стоят до пяти.
Утро. Иванов день – праздник, ассоциированный со страшной бабушкиной иконой, цветущим папоротником и срединой лета. Деревня встает вместе с нами. Хоть батюшка и говорит, что в названии Брейтово татарские мотивы, мне кажется, это чисто петровские штучки – Брей того! Брей этого! Деревни не разглядел, без долгих сборов в автобус. Не разглядел дом, который по рассказам хотели купить, когда встал выбор,куда переселяться. Не хватило денег, поехали на Карельский перешеек. Может, и к лучшему, ходил бы сейчас чисто бритым.
Весьегонск – восточная граница расселения веси, за Мологой жили уже словене. Всё перемешалось, но дореволюционный уклад, система хозяйствования, утварь, костюм лучше сохраняются в вепсских деревнях Ленинградской области. Здесь всё новодел. Кроме языка. Слушаю родной бабушкин говорок.
stoyan_547.jpg 128,61К
3 Количество загрузок:
stoyan_562.jpg 135,18К
2 Количество загрузок:
stoyan_604.jpg 117,17К
0 Количество загрузок:
Треть города сохранилась, остальное ушло под воды разлившейся Мологи. Уровень воды низкий, в засуху из воды восстает затопленный город. В городе старики и дети, взрослое население все за 300 км, в Москве. Литургию стоим в кладбищенской церкви. Общая исповедь и долгожданное причастие. Идем через город на берег к поклонному кресту рядом с церквями, превращенными в клуб и генераторную, недавно закрытыми и бесхозными.
Солнечно и тихо. Очень хорошо проходит молебен. Вечная память. После молебна все прикладываются к кресту Иоанна Кронштадского. Местный батюшка раздает подарки мальчишкам и девчонкам, отличникам воскресной школы. Сидим, греемся у церкви, местный дед былинно рассказывает о том, что особо рьяные верхолазы, сбивавшие церковные кресты, все как-то дико и быстро умерли.
Едем дальше от Москвы, в глубинку, по вполне сносным областным дорогам, о которых так много было пролито слез. Пересекаем Весьегонский и Бежецкий уезд, по местам, куда не то что немцы, но и татары не добрались. За окном вырисовывается картина разорения, какой не видать, проезжая по федеральной трассе.
Дороги теперь есть, но вокруг необрабатываемые, зарастающие кустами и борщевиком поля, заброшенная земля, которую веками так стремились получить крестьяне. Десятки пустых деревень. Крепкие дома с неосвещенными к вечеру окнами, а то и просто с высаженными рамами, заросшие по крышу бурьяном фермы. За все 3 тысячи километров встретили два стада коров.
Заброшенный, лишь недавно построенный агрогородок с дорогами, технологическими площадками, каменными коттеджами на две семьи, с огромной фермой, по фронтону которой выложено «Интенсификация – 90».
За поворотом – абсолютно пустая деревня с одиноко стоящим посредине памятником погибшим где-то на войне землякам. Ни мёртвых, ни живых.
Если так везде в России, несмотря на речи симпатичных московских парней, надо спасаться. Пропадём. Бежать из городов мешочничать уже некуда.
А вот и сам Бежецк. Добежали. Аккуратный маленький городок. Все в прошлом.
Благовещенский женский монастырь – старые тополя, бытовые корпуса, в центре бывший приходской храм.
Останавливаемся у ворот. Зазвонил колокол. Удивление и мысль совершенно дикая:
– Неужто нас с колоколами встречают?!.
Проходим в ограду, несколько монахинь, послушницы, мужики-строители, несколько девочек лет от 7 до 14. Девчонки, одетые по случаю праздника в одинаковые новенькие платьица уставного покроя. Как и все девчонки, одетые в обновки, втихаря что-то на себе рассматривают и поправляют. Дети из проблемных семей, живут в монастыре, нормально ходят в школу, но повадки монашеские, без детского кривляния и суеты.
Выходит настоятельница – мать Александра. Преклонного возраста полная женщина, передвигается тяжело с помощью послушниц, лицо живое, глаза ясны, внимательные, лучистые, не хочется отводить взгляда.
stoyan_716.jpg 135,08К
7 Количество загрузок:
Отец Геннадий приветствует настоятельницу. Матушка сразу приглашает обедать в специально поставленную из свежих досок, обтянутых полиэтиленом, летнюю столовую.
На столе – штук шесть рыбных и овощных закусок, борщец, котлеты рыбные, выпечка, квас. Накануне говевший, начинаю пускать слюни. Кроме обилия еды, меня, щепетильного в расчётах и привыкшего к предоплате, поражает ничем не заслуженное безвозмездное внимание. Подают девчонки, серьёзно и старательно. Матушка говорит, что и готовили тоже в основном они. К концу трапезы завязывается общий разговор. Отец Геннадий на подъезде загодя сказал, что мать Александра обладает даром убеждения и не то что бы даром пророчества, но довольно безошибочным предвидением. Разговор идет о вере, о суетности мира, о привлекательной со стороны и тяжёлой в реальности монашеской жизни, о главной монашеской добродетели – смирении. Поражает ясное миропонимание настоятельницы.
Матушка приглашает всех приехать ещё раз:
– Поезд ходит, от Питера 300 км. Вы там живёте суетно. Потом поздно будет. Рассказывает о письмах, приблизительно одинаковых – 70 лет, умирать страшно, примите.
– Куда? Всё в руинах. Нужны работники.
Девчонки, навострив уши, шустрят, убирая посуду.
Часа на три уезжаем на молебен у кладбищенской церкви.
Возвращаемся в монастырь, стол накрыт заново с той же аккуратностью и изобилием. Ужинаем. Вконец разморенные и сытые паломники отваливаются от стола. Теплый вечер, после нескольких дождливых дней. Прозрачный чистый воздух. Лучи солнца сквозь зеленую ещё влажную листву тополей. В моем ерническом сознании возникает дурацкое «Чаепитие в Мытищах».
stoyan_683.jpg 162,48К
6 Количество загрузок:
Матушка продолжает удивлять – подозвав двух монахинь и девчонок, приказывает им спеть.
Запевают. Поют красиво и слаженно.
– Неправильно, – прерывает настоятельница.
Повторяют.
– Неправильно.
Без возражений начинают снова, и так несколько раз.
Сначала поражает бестактность настоятельницы, потом доходит – дело не в пении, матушка показывает нам, досужим говорунам, заболтанное монашеское смирение. Непроста матушка Александра.
Монахини поют, вначале смутившиеся паломники слушают, раскрывая рты. По окончании – мокрые глаза и неуместные в монастыре аплодисменты.
Возникает удивительное чувство единения с поющими, с матушкой, с этим монастырём, с со всем Божьим миром.
Слежу за девчонками – дети, должны же что-то отчебучить. Не отчебучивают. Опираясь на свой скорбный ПТУ шный опыт, обращаюсь к отвечающей за воспитание девочек матушке Сергии:
– Вам, наверно, легко с такими детьми?
– Очень трудно. Живём надеждой – вырастут людьми, если не пойдут в монахини, будет в Бежецке ещё несколько нормальных семей.
С матушкой Сергией вхожу в храм. Она говорит, что в монастыре совершается особая треба – «сорокадневная лампада».
Дорогая баба Маня, вот как, чудесным образом, представилась возможность помянуть тебя и с лёгким сердцем и с подходящим моменту настроением помолиться о твоей душе.
Паломники, с батюшкой рассматривая иконы, долго ходят по вечернему храму. Пора прощаться, но уезжать не хочется. Выходим во двор, идем к воротам, фотографируемся, паломницы, аки пчёлы, толпятся вокруг матушки, всем хочется её о чём-то спросить и услышать желаемый ответ. Прощаемся. Стесняясь, не делавший этого никогда ранее, неловко кланяюсь матушке в ноги . Садимся в автобус и долго на прощание машем. Слезы на глазах у паломниц и у провожающих. Чудо совершающееся незамечаемо
stoyan_718.jpg 95,27К
7 Количество загрузок:
В сумерках проезжаем Максатиху, опять подводит навигатор, очередной раз заблудились посреди России. Какой-то парнишка-доброхот, на самой разлохматой «копейке» без номеров, вывозит нас на трассу и ещё некоторое время катит, впереди мигая габаритами. Ему, шалопаю, от этого весело, и нам весело и хорошо.
Дальше едем уже в ночи. Отец Геннадий просит в микрофон поделиться впечатлениями. С интересом слушаю. Замечательно рассказывает девчонка из Москвы, подвернувшая в самом начале поездки лодыжку и безропотно скакавшая с палочкой три дня. Я, профессиональный болтун, молчу. Засыпаю.
Проснулся, катим по утреннему Питеру – «Здравствуй, Невский, здравствуй, Кировский!» Первая группа выходит в Купчине, вторая у Московского вокзала, прощания и взмахи ручками. Почти пустой автобус подъезжает к подворью, сын уже на месте, встречает.
Прощайте, все, кто был вместе. Делил. Помогал. Переносил. Сопереживал чудо. Прощайте, дорогие паломники, прощайте, отец Геннадий, прощайте, Катя, прощайте, водилы Сергей и Николай.
2009 г.
Фото: Прокудина-Горского С.М., Беловолова Г.В.
Началось всё где-то за полгода. Случайно или в соответствии с темой – чудесным образом, узнал о паломнической поездке на Леушинское стояние. О самом же существовании в Питере подворья Леушинского монастыря знал я давно. Именно в этом здании в советское время находился областной психоневрологический диспансер, где часто оказывался сильно контуженный, потерявший в войну всю семью, от отчаяния и боли впадавший в неистовство мой батя.
Здесь, на восстанавливаемом подворье, я впервые увидел чудесный образ Богородицы Леушинской, называемый «Аз есть с вами и ни кто, же на вы», поразивший меня, знающего русские иконы – реалистично написанным ликом Богоматери, кажущимся знакомым с детства, напоминающим русские лица моих родных женщин, простым, теплым и ясным.
leushinskaya.jpg 19,9К
3 Количество загрузок:О самом же Леушинском монастыре я много слышал от бабы Мани, собиравшейся с девичьего возраста постричься в Леушине. Баба Маня – сестра моей бабушки, старшая из четырёх сестёр, в шутку по имени батьки звавшихся, на манер модных в то время певичек – «сёстры Фёдоровы». С четырьмя девками на полях страны деду Фёдору делать было нечего, он кормился от воды. Дед ставил и выбирал сети, а на вёслах «вечным двигателем» сидела баба Маня. Перед глазами стоят узловатые с ревматическими суставами, разбитые этими веслами и колхозной работой бабушкины руки. Куда там в монастырь. Батька не благословил, и рад бы в рай... но трое младших сестёр жрать хотят. В двадцать лет бабушка вышла замуж за вернувшегося с японской войны деда Афанасия. На вёсла села моя родная бабка Варвара. С мужем баба Маня жили хорошо, старики вспоминали замечательные герани на окнах их дома, чистоту отбеленных половиков и удивительные бабушкины пироги. Одна беда – Бог не давал детей. Теперь отпустить в монастырь она просит мужа. Мягкий дед Афанасий не перечит её намерениям, но как-то неожиданно заболевает и умирает году в двадцатом. Потом стать монахиней бабушке помешала власть, надо было ишачить в колхозе. Потом монастырь закрыли. На переселение в сороковом году, в только что отвоёванную у финнов Райволу, баба Маня поехала вместе с тоже овдовевшей к тому времени моей бабкой и тремя её детьми. К началу войны бабушка была ровесницей мне сегодняшнему – ей было 56 лет, а вся тяжесть эвакуации, возвращения, военной и послевоенной пахоты в колхозе была ещё впереди, как и пенсия в четырнадцать рублей, впервые полученная где-то под семьдесят. Моя мать и родная бабушка умерли рано, отец болел, вот так и случилось, что я вырос на руках у бабы Мани.
Зима. Утро престольного праздника. Бабушка вытащит из печи, выложит на холщёвое полотенце свои знаменитые пироги с грибами, брусникой и говорит:
– Лопай, неслух, умру, поминать будешь.
Бабушка дожила до девяноста и умерла, когда я был в море. Её хоронили без меня. Память об этих пирогах, чувство жалости, тоски, невозвратности и невозможности что-то изменить остаются постоянно во мне.
10224v.jpg 476,31К
7 Количество загрузок:
monastery.jpg 17,49К
3 Количество загрузок: Леушинский Иоанно-Предтеченский монастырь находился в восьми верстах от деревни Ягорба. Деревни, где жили все мои предки, деревни теперь затопленной на дне Рыбинского водохранилища, вместе с монастырем и сотнями других деревень. Тысячи разбросанных по миру жителей сделались какими-то Иоаннами Безземельными. Бог с ним, с домами и добром; впереди великая война – миллионы потеряют жизни, потеряна Родина, утрачены «отеческие гробы», потерян уголок земли, где родился и куда возвращаешься в мыслях с надеждой когда-нибудь оказаться там.
Хотелось исполнить желание отца, ушедшего в сороковом году в армию и вернувшегося с фронта уже в края иные.
Посмотреть на залитую водой Родину. Побыть рядом.
Послушать окающую, совершенно с иной мелодикой, верхневолжскую речь земляков.
Помянуть поколения не известных мне предков – крестьян-землепашцев и рыбаков, безвылазно живших на этой земле со времен Чурилы Пленковича; о которых в летописи осталось одно общее упоминание: «рать моложская прибежала на Куликово поле с опозданием, но порубиться успела славно».
Отдать ушедшим неисполняемый долг, отблагодарить подаривших нам жизнь, пронесших через всю свою жизнь веру и передавших нам маленькую её частицу, не отнятую ни пионерской организацией, ни комсомолом, ни партактивом.
К месту сбора, к назначенным на отправление шести часам пятого июля, подбросил меня сын Серёга. Уютный дворик. Никого нет. В ожидании рассматриваю, как три бомжа аккуратно разбирают бачки, к завтрашней радости дворника, ракладывая мусор вокруг.
Собираются паломники. Наблюдаю. Маленькая девочка с матерью. На традиционный вопрос:
– Здравствуй, девочка. Как тебя зовут?
Вместо привычного «сам ты старый...»:
– Настя.
Приятно, не традиционно. Подходят несколько мужиков моих лет, один из них усиленно снимает на камеру. Четверо парней. Семейная пара. Ещё пара рука об руку – религиозное воспитание. Отрадно. Остальные женщины в возрасте 30–50. Длинные юбки, косынки на головах. Крепкие бабы тащат здоровые сумки. Большинство знакомы меж собой, едут не в первый раз. Командует всем секретарь батюшки Катя. Удивительное сочетание монахини и бойкого менеджера с Мальцевского рынка – во всём чёрном, уголки рта опущены, даже когда улыбается; передвигается бегом, как капля ртути, быстро и напористо. В восемь поднимаемся в храм, батюшка служит молебен, в начале девятого начинаем грузиться. Мне достаётся место в последнем ряду, коленки к ушам. Порадеем. Грузимся по формуле – количество мест +1, стенаниями всего автобуса сломив сопротивление водителей Николая и Сергея, втиснули в автобус опоздавшего ветерана. Трогаемся. Присоединяюсь к обсуждающим чудеса. Батюшка сообщает об изменении маршрута, вместо поездки вокруг Рыбинского водохранилища едем к истоку Волги, потом через Тверь и Углич в Брейтово. Приятное удивление – всегда мечтал побывать у истока Волги. Чудесно.
Выехали из Питера, батюшка начинает читать акафисты. Батюшка-отец Геннадий Беловолов, лет сорока, высокий с хорошим лицом, борода с проседью, волосы завязаны в косицу. Вокруг глаз «ленинские» морщинки. Близорук? Нет – читает без очков, значит, смешливый. На вопрос соседу:
– А батюшка из каких будет? – сосед отвечает:
– Из беглых. Филолог. Сотрудник музея-квартиры Достоевского.
Удивление. Уважение. Интерес.
Проезжаем Любань, Мясной бор, Чудово, Новгород места знакомые, по дотошно изучаемой истории Ленинградского фронта.
Сворачиваем с трассы, движемся по пустой дороге с близко подступившим лесом.
Собирается дождь, темно, засыпаю. Демьянск с его котлом проспал и проснулся когда свернули уже на проселок. В полусне, километров восемьдесят трясемся, выбивая зубами рио-риту. Темная дорога, песчаная, в гору, деревья цепляются за автобус.
Вдруг выскакиваем на свет. Деревенские дома, вдали храм. Святоольгинский монастырь. Исток Волги. Разогнувшись, бегу умываться на исток – узенький ручеёк с красной от торфа водой, из которого проблемно зачерпнуть воду даже в ладони. Одновременно с интересом осматриваюсь – знакомая еще по учебнику «Природоведение» беседка, оказавшаяся восстановленной часовней, рядом валуны с патриотическими надписями времён социализма, позади прекрасный храм Преображения.
stoyan_038.jpg 38,78К
5 Количество загрузок:Выстраиваемся, идем к часовне служить молебен. С несвойственным мне благоговением несу икону. Совсем рассвело. Начался дождь, ноги сразу промокли. Проходим в храм. В храме ремонт в начальной стадии, на бетонном полу начинают мёрзнуть ноги, бегу к автобусу, меняю носки, одеваю толстенную кофтень, насильно всунутую дочкой, ничто не мешает сосредоточиться на литургии. Настоятель храма, седой, но с рыжей бородой батюшка, похожий на патера из фильмов о крещении Ирландии, уступает свою кафедру отцу Геннадию. Исповедуюсь. Батюшка не мурыжит. К причастию не иду, не готов, по обыкновению накурился. В церкви начинают собираться люди из подходящих туристических автобусов. Летом народу много, зимой священник остаётся один с тремя монахинями. Последний деревенский умер в этом году. Электричество есть, но транспорт и дороги зимой отсутствуют. Всё как при княгине Ольге. Зацикленный на войне, не могу себе ответить – были здесь немцы или нет?
stoyan_046.jpg 82,55К
5 Количество загрузок:Монахини, усиленные нашими доброхотками, подают в трапезной завтрак из чего-то привезенного Катей и из своих скудных запасов. Чувство благодарности и неловкости.
После полудня едем дальше, переезжаем Волгу – уже приличный ручей, минуем Осташков. Утверждение о том, что он самый столичный из провинциальных, не оправдывается или не рассмотрел из-за пошедшего по-хорошему дождя. Начинаю знакомиться со спутниками. Сдуру несколько раз называю соседа Мишу Сережей – никакой негативной реакции. Непоказное дружелюбие, как и у большинства. Минуя официальное представление, начинаю обращаться традиционно – сестра, брат. Чудно.
Батюшка, выполняющий функцию экскурсовода, на подъезде рассказывает историю города Ржева. О войне: были бои, огромные потери. Громаднейшие, батюшка; Ржев – стократный Невский пятачок. Не город-герой, город воинской славы, а огромная Русская Голгофа.
Полтора года 10 советских армий Западного и Калининского фронтов во главе с маршалом Жуковым безуспешно пытались ликвидировать Вяземско-Ржевский выступ – германский палец, направленный на Рыбинск.
Только после бесконечных неумелых атак, после Сталинграда и прорыва Ленинградской блокады, 3 марта 1943 года, немцы оставили Ржев. Местные поисковики рассказывали, что немецкие позиции покрыты гильзами в 3-4 слоя, перед ними 2000 брошенных останков красноармейцев, во избежание эпидемии закопанных немцами во рву перед их передним краем. После войны колхозные трактористы подкладывали под зад сковородки и снимали с тракторов крыши кабин, чтобы легче было вылететь, если напорешься на мину. На памяти Твардовский:
Я убит под Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва, –
И ни дна, ни покрышки…
Поднимаемся в Вознесенский собор, главный храм города, на горе на левом берегу Волги. Ставлю к распятию поминальную свечу. Паломники разошлись по огромному храму, обсуждают буквально перед нашим приездом совершенное в канун праздника освящение придела Рождества Иоанна Предтечи. Двинулись дальше.
Приехали в Старицу, остановились у стен Свято-Успенского монастыря. Стена белая, огромная, закрывающая вид. Шесть вечера. Батюшка с надеждой скребётся в огромные ворота и исчезает за ними. Дождь усиливается, из автобуса вытряхиваются с неохотой. Волга в Старице течет в ложбине, оба берега, связанные замечательной красоты мостом, огромными откосами сходят к воде. Рядом со стеной – памятная плита в честь адмирала Корнилова, здешнего уроженца. Толпа под зонтиками упёрлась в ворота. Выходит отец Геннадий – договорился, впустят. Чудо, чудо – загалдели поезжане.
stoyan_111.jpg 34,67К
1 Количество загрузок:
stoyan_094.jpg 231,78К
0 Количество загрузок:
stoyan_105.jpg 50,49К
3 Количество загрузок:Старица, одно название чего стоит: Владимир Андреевич, Иван Васильевич, самозванцы татары, поляки, народные бунты – русское средневековье. Успенский Собор, лишь на тридцать лет моложе своего московского тёзки и очень на него похожий. Германо-советскими усилиями разоренный, но по чудесному вмешательству первых лиц страны получивший финансирование и реставрированный исключительно удачно. Иконостас, резьба и иконы замечательно стилизованы под старину, не хватает фресок и позолоты, было бы полное соответствие. В подклети – усыпальница родившегося и скончавшегося здесь первого русского патриарха Иова.
Дальше без остановок к месту ночлега, вокруг Твери и через чистые и ухоженные на пивном бюджете улицы Клина.
Ночью уже в Селихове. Быстро перекусив, в темноте, валимся спать на полу на ковриках, прямо в храме.
Сон – обморок. Просыпаюсь рывком. Мысль – спал в храме, такого не мог представить. Свет утренний, неясный с высоты из-под купола льется на фрески на ярусы икон в иконостасе на стены, вплотную завешанные старинными образами. Странное непривычное чувство. Обалдел, как говорят мои птушники. Продираю глаза, иду умываться; по всему храму непривычно и забавно, просыпаясь, сидят и стоят на коленях заспанные спутники.
Смотрю на храм снаружи. Замечательная саврасовская пятиглавка с колокольней. Построен и освящен в честь Ильи Пророка в 1813 году, до этого был деревянным, простоявшим 300 лет. На стене – памятная доска, напоминающая о посещении храма патриархом Алексием. Могилы священников. Несмотря на раннее утро, работают, перестраивая бытовой корпус, русские мужики. Солнце сквозь облака, свежо. Очень тёплое чувство. Чудесным образом храм не закрывался в советское время, отсюда и огромное количество старого письма икон с самыми необычными сюжетами, старинная утварь. Ощущение непрерывной целостности всего окружающего.
Быстро чай – автобус, едем в Конаково. Конаково и Селихово – вотчина Кузнецова, того самого знаменитого фарфоро-фаянсового. Удивительным кажется сообщение, что производство вот-вот закроется, в стране не нужны постоянно бьющиеся дешевые чашки и тарелки. Название города Конаково, кажущееся забавным, старинным, русским, как и дурацкий Тутаев, происходит от фамилии подстреленного здесь красноармейца, и живут в нём переселённые жители затопленного города Корчева.
Совместная литургия и установка памятного креста в Корчеве – первая официальная часть поездки. Литургия совершается в приспособленном под храм здании в районе новостроек. Очень тесно. Иконы, перевезённые из Селихова, икон хватило бы не на один храм.
stoyan_381.jpg 99,94К
5 Количество загрузок:
stoyan_190.jpg 57,56К
2 Количество загрузок:Спускаемся к воде. Паломники, прихожане, несколько старожилов, помнящих, как им кажется, Корчеву, местные казаки и телевизионщики. Грузимся на старенький «Ом» и идем по воде около часа. Швартуемся к берегу у единственного оставшегося на суше дома Корчевы и сразу по пояс в траве. Начинаем движение в сторону когда-то бывшего здесь кладбища. Во главе старожилы, трава выше головы. Память, в буквальном смысле затянутая травой забвенья. Казаки прорубаются, строят мостки через канавы. Корчева в башке путается с Коряжмой. Старожилы теряют направление, скрываются в траве разведчики. Крестный ход приобретает черты игры в индейцев. Чтоб поддержать унывших паломников, отец Геннадий достает святыню – крест Иоанна Кронштадского, серебряный, с камешками и дарственной надписью от прихожан. Прикладываемся к кресту. Батюшки решают вернуться и поставить крест на берегу. Местный священник ведёт за руку совсем маленькую ужасно серьёзную внучку.
stoyan_221.jpg 128,67К
4 Количество загрузок:
stoyan_245.jpg 189,21К
3 Количество загрузок:
stoyan_302.jpg 150,42К
7 Количество загрузок:Устанавливаем крест, служим молебен, сосредоточенно держу икону, не замечая, как в руку кусает овод – рука в момент распухает, становится пухлой, как у младенца, и больно и смешно.
Возвращаемся, с левого борта – Конаковская ГРЭС и две огромные опоры, несущие провода через водохранилище. Как нынешняя реклама переклинивающая мозги, у меня в голове ещё остались до одури назойливые новости 60-х годов – заложили, пустили первую очередь, вторую, завершили строительство Конаковской ГРЭС. Спрашиваю у казака:
– Служивый, помнишь, как строили?
– Нека, не помню.
Куда там, наверно, ходил с Платовым в Индийский поход.
Прощаемся на пристани. Двухдневная непогода заканчивается крупным летним дождиком, становится тепло. Едем дальше. Навигатор путает водителей, несколько раз возвращаемся. Чувствуется близость Москвы – деревни, переросшие в дачные посёлки; много востановленных храмов. Переезжаем канал имени Москвы. Памятники Дмитрова, крайней точки наступления немцев на Москву. С горы видна стоящая посреди водохранилища колокольня в Калязине.
Указатель «Храм Спаса на Нерли 6 км». Проезжаем, а жаль, всю жизнь хотел увидеть.
Спас-Угол – имение Салтыкова-Щедрина. Музей. До того как стать сатириком, Салтыков-Щедрин был тверским вице-губернатором. Взяток не брал и быстро слетел с должности. Музей в храме, впечатление – устроители вообще не читали великого земляка.
Дорогой учитель, накрой меня своим чугунным вицмундиром!
Два щедринских персонажа из ГАИ останавливают автобус на границе Тверской и Ярославской области и, несмотря на охранительную молитву батюшки, выписывают водиле Николаю стольник штрафа. Чуда не произошло, и тут «не тот товарищ правит бал».
На закате переезжаем Волгу в Угличе. Множество храмов, сходящих к воде, сияние куполов в приглушенных вечерних тонах. Воодушевлённый батюшка предлагает спеть из волжского репертуара, запевает, толпа дружно подхватывает. Волжского репертуара хватает до Рыбинского водохранилища, на которое резко выскакиваем уже в сумерках. Едем вдоль берега.
Проезжаем удивительный объект – на карте деревня Борок. Крепкий, не закрывающий вида европейский забор, очертивший приличную территорию. Десяток пятиэтажек. Нетиповые особнячки. Освещенные асфальтовые дорожки. Добротно, аккуратно, обособлено. В русской глубинке.
– Миша, что это?
– Воинская часть.
– Миша, ты вообще видел воинские части?
Разобрался уже дома, это Институт биологии внутренних вод АН СССР. Институт, которым в течение двадцати лет командовал И.Д.Папанин. Папанин был жук ещё тот. Биологии во внутренних водах – все меньше и меньше; не знаю, как с научной работой, но материальная часть в превосходной степени.
Опаздываем, в Брейтове уже началось стояние – главная цель поездки. Отец Геннадий в движении начинает читать акафист святому Иоанну. Подъезжаем к полуночи, сходу без заминки вливаемся в толпу стоящих на берегу у часовни богомольцев. Отец Геннадий присоединяется к четырем служащим священникам .
stoyan_397.jpg 73,54К
3 Количество загрузок:
stoyan_406.jpg 57,72К
2 Количество загрузок: Необычность происходящего мешает сосредоточиться на акафисте. Совершенно библейская картина. Сумерки. Слабое пламя свечей выхватывает из темноты очертания строений и контуры людей. Ветер, разнося пение и звуки колокола, нагоняет на берег волну, раздувая разожжённый рядом костёр, вокруг которого – куча освещенных мерцающим пламенем детей. На востоке Венера, напротив низкая Луна и по средине белесого неба четким рядом – фиолетовые облака, уменьшающиеся к горизонту и рваными очертаниями напоминающие крылья ангелов, летящих над водой.
Дочкина кофта не согревает, хочется чаю и покурить. Нельзя, завтра причастие. В третьем часу с частью паломников ухожу спать в церковный дом. Батюшка и самые твёрдые стоят до пяти.
Утро. Иванов день – праздник, ассоциированный со страшной бабушкиной иконой, цветущим папоротником и срединой лета. Деревня встает вместе с нами. Хоть батюшка и говорит, что в названии Брейтово татарские мотивы, мне кажется, это чисто петровские штучки – Брей того! Брей этого! Деревни не разглядел, без долгих сборов в автобус. Не разглядел дом, который по рассказам хотели купить, когда встал выбор,куда переселяться. Не хватило денег, поехали на Карельский перешеек. Может, и к лучшему, ходил бы сейчас чисто бритым.
Весьегонск – восточная граница расселения веси, за Мологой жили уже словене. Всё перемешалось, но дореволюционный уклад, система хозяйствования, утварь, костюм лучше сохраняются в вепсских деревнях Ленинградской области. Здесь всё новодел. Кроме языка. Слушаю родной бабушкин говорок.
stoyan_547.jpg 128,61К
3 Количество загрузок:
stoyan_562.jpg 135,18К
2 Количество загрузок:
stoyan_604.jpg 117,17К
0 Количество загрузок: Треть города сохранилась, остальное ушло под воды разлившейся Мологи. Уровень воды низкий, в засуху из воды восстает затопленный город. В городе старики и дети, взрослое население все за 300 км, в Москве. Литургию стоим в кладбищенской церкви. Общая исповедь и долгожданное причастие. Идем через город на берег к поклонному кресту рядом с церквями, превращенными в клуб и генераторную, недавно закрытыми и бесхозными.
Солнечно и тихо. Очень хорошо проходит молебен. Вечная память. После молебна все прикладываются к кресту Иоанна Кронштадского. Местный батюшка раздает подарки мальчишкам и девчонкам, отличникам воскресной школы. Сидим, греемся у церкви, местный дед былинно рассказывает о том, что особо рьяные верхолазы, сбивавшие церковные кресты, все как-то дико и быстро умерли.
Едем дальше от Москвы, в глубинку, по вполне сносным областным дорогам, о которых так много было пролито слез. Пересекаем Весьегонский и Бежецкий уезд, по местам, куда не то что немцы, но и татары не добрались. За окном вырисовывается картина разорения, какой не видать, проезжая по федеральной трассе.
Дороги теперь есть, но вокруг необрабатываемые, зарастающие кустами и борщевиком поля, заброшенная земля, которую веками так стремились получить крестьяне. Десятки пустых деревень. Крепкие дома с неосвещенными к вечеру окнами, а то и просто с высаженными рамами, заросшие по крышу бурьяном фермы. За все 3 тысячи километров встретили два стада коров.
Заброшенный, лишь недавно построенный агрогородок с дорогами, технологическими площадками, каменными коттеджами на две семьи, с огромной фермой, по фронтону которой выложено «Интенсификация – 90».
За поворотом – абсолютно пустая деревня с одиноко стоящим посредине памятником погибшим где-то на войне землякам. Ни мёртвых, ни живых.
Если так везде в России, несмотря на речи симпатичных московских парней, надо спасаться. Пропадём. Бежать из городов мешочничать уже некуда.
А вот и сам Бежецк. Добежали. Аккуратный маленький городок. Все в прошлом.
Благовещенский женский монастырь – старые тополя, бытовые корпуса, в центре бывший приходской храм.
Останавливаемся у ворот. Зазвонил колокол. Удивление и мысль совершенно дикая:
– Неужто нас с колоколами встречают?!.
Проходим в ограду, несколько монахинь, послушницы, мужики-строители, несколько девочек лет от 7 до 14. Девчонки, одетые по случаю праздника в одинаковые новенькие платьица уставного покроя. Как и все девчонки, одетые в обновки, втихаря что-то на себе рассматривают и поправляют. Дети из проблемных семей, живут в монастыре, нормально ходят в школу, но повадки монашеские, без детского кривляния и суеты.
Выходит настоятельница – мать Александра. Преклонного возраста полная женщина, передвигается тяжело с помощью послушниц, лицо живое, глаза ясны, внимательные, лучистые, не хочется отводить взгляда.
stoyan_716.jpg 135,08К
7 Количество загрузок:Отец Геннадий приветствует настоятельницу. Матушка сразу приглашает обедать в специально поставленную из свежих досок, обтянутых полиэтиленом, летнюю столовую.
На столе – штук шесть рыбных и овощных закусок, борщец, котлеты рыбные, выпечка, квас. Накануне говевший, начинаю пускать слюни. Кроме обилия еды, меня, щепетильного в расчётах и привыкшего к предоплате, поражает ничем не заслуженное безвозмездное внимание. Подают девчонки, серьёзно и старательно. Матушка говорит, что и готовили тоже в основном они. К концу трапезы завязывается общий разговор. Отец Геннадий на подъезде загодя сказал, что мать Александра обладает даром убеждения и не то что бы даром пророчества, но довольно безошибочным предвидением. Разговор идет о вере, о суетности мира, о привлекательной со стороны и тяжёлой в реальности монашеской жизни, о главной монашеской добродетели – смирении. Поражает ясное миропонимание настоятельницы.
Матушка приглашает всех приехать ещё раз:
– Поезд ходит, от Питера 300 км. Вы там живёте суетно. Потом поздно будет. Рассказывает о письмах, приблизительно одинаковых – 70 лет, умирать страшно, примите.
– Куда? Всё в руинах. Нужны работники.
Девчонки, навострив уши, шустрят, убирая посуду.
Часа на три уезжаем на молебен у кладбищенской церкви.
Возвращаемся в монастырь, стол накрыт заново с той же аккуратностью и изобилием. Ужинаем. Вконец разморенные и сытые паломники отваливаются от стола. Теплый вечер, после нескольких дождливых дней. Прозрачный чистый воздух. Лучи солнца сквозь зеленую ещё влажную листву тополей. В моем ерническом сознании возникает дурацкое «Чаепитие в Мытищах».
stoyan_683.jpg 162,48К
6 Количество загрузок:Матушка продолжает удивлять – подозвав двух монахинь и девчонок, приказывает им спеть.
Запевают. Поют красиво и слаженно.
– Неправильно, – прерывает настоятельница.
Повторяют.
– Неправильно.
Без возражений начинают снова, и так несколько раз.
Сначала поражает бестактность настоятельницы, потом доходит – дело не в пении, матушка показывает нам, досужим говорунам, заболтанное монашеское смирение. Непроста матушка Александра.
Монахини поют, вначале смутившиеся паломники слушают, раскрывая рты. По окончании – мокрые глаза и неуместные в монастыре аплодисменты.
Возникает удивительное чувство единения с поющими, с матушкой, с этим монастырём, с со всем Божьим миром.
Слежу за девчонками – дети, должны же что-то отчебучить. Не отчебучивают. Опираясь на свой скорбный ПТУ шный опыт, обращаюсь к отвечающей за воспитание девочек матушке Сергии:
– Вам, наверно, легко с такими детьми?
– Очень трудно. Живём надеждой – вырастут людьми, если не пойдут в монахини, будет в Бежецке ещё несколько нормальных семей.
С матушкой Сергией вхожу в храм. Она говорит, что в монастыре совершается особая треба – «сорокадневная лампада».
Дорогая баба Маня, вот как, чудесным образом, представилась возможность помянуть тебя и с лёгким сердцем и с подходящим моменту настроением помолиться о твоей душе.
Паломники, с батюшкой рассматривая иконы, долго ходят по вечернему храму. Пора прощаться, но уезжать не хочется. Выходим во двор, идем к воротам, фотографируемся, паломницы, аки пчёлы, толпятся вокруг матушки, всем хочется её о чём-то спросить и услышать желаемый ответ. Прощаемся. Стесняясь, не делавший этого никогда ранее, неловко кланяюсь матушке в ноги . Садимся в автобус и долго на прощание машем. Слезы на глазах у паломниц и у провожающих. Чудо совершающееся незамечаемо
stoyan_718.jpg 95,27К
7 Количество загрузок:В сумерках проезжаем Максатиху, опять подводит навигатор, очередной раз заблудились посреди России. Какой-то парнишка-доброхот, на самой разлохматой «копейке» без номеров, вывозит нас на трассу и ещё некоторое время катит, впереди мигая габаритами. Ему, шалопаю, от этого весело, и нам весело и хорошо.
Дальше едем уже в ночи. Отец Геннадий просит в микрофон поделиться впечатлениями. С интересом слушаю. Замечательно рассказывает девчонка из Москвы, подвернувшая в самом начале поездки лодыжку и безропотно скакавшая с палочкой три дня. Я, профессиональный болтун, молчу. Засыпаю.
Проснулся, катим по утреннему Питеру – «Здравствуй, Невский, здравствуй, Кировский!» Первая группа выходит в Купчине, вторая у Московского вокзала, прощания и взмахи ручками. Почти пустой автобус подъезжает к подворью, сын уже на месте, встречает.
Прощайте, все, кто был вместе. Делил. Помогал. Переносил. Сопереживал чудо. Прощайте, дорогие паломники, прощайте, отец Геннадий, прощайте, Катя, прощайте, водилы Сергей и Николай.
2009 г.
Фото: Прокудина-Горского С.М., Беловолова Г.В.
