. . . . .Николай Николаевич Корсунский был несомненно самой оригинальной личностью среди всего преподавательского персонала семинарии. В рамки семинарской учебы он совершенно не укладывался и от преподавателей держался в стороне. Одни считали его чудаком, другие – сумасшедшим. В преподавании у него (он преподавал греческий язык) не было никакой системы, и знаний с его уроков ученики не выносили почти никаких. Большая часть времени проходила на его уроках в беседах на самые разнообразные темы. Вопросы, задаваемые Н.Н., имели мало связи с проходимым материалом, но зато были полны жизненной правды и почти всегда сводились к морали. Раз остановившись на какой-нибудь одной теме, Н.Н. развивал ее во всех классах, где преподавал, несмотря на то, что возрастной состав отдельных классов был далеко неодинаков. При этом Н.Н. очень часто комментировал библию. Комментарии были всегда чрезвычайно субъективны и поражали нас своей оригинальностью и подчас парадоксальностью. Приведу несколько образчиков.
. . . . .Чудеса... Как вы понимаете евангельские чудеса? Вот, например, чудо насыщения Христом пяти тысяч человек семью хлебами... Не в том чудо, что семи хлебов на пять тысяч человек хватило, а в том, что от семи хлебов евреи ухитрились оставить 12 корзин с объедками! Вот это чудо! Совсем как у нас в бурсе в семинарской столовой после обеда.
. . . . .Или вот: сошествие Святого Духа на апостолов – «Дар языков». Что же значит, апостолы вдруг всеми языками овладели и на любом языке объясняться стали? Как бы не так. Тут чудо – в универсальности христианского учения. Вот выступает апостол с речью. А слушатели – из самых разных стран. Тут и евреи, и греки, и римляне, и африканцы. Слушают и удивляются: «Да ведь он говорит, как настоящий римлянин»,– с удивлением говорит римский солдат; «Да он – настоящий грек по духу» – отзываетcя на ту же речь грек. И так все слушатели. Вот вам и «дар языков». Особенно любил Н.Н. комментировать евангельский рассказ об исцелении расслабленного.
. . . . .Зашел однажды Христос в больницу, Вифездою называлась. Лежат больные с разными болезнями. Среди них один тип симулянт: 38 лет ухитрился на казенный счет пролежать. Подходит к нему Христос: «Чем болен?» – «Человека не имам... Вот такая болезнь!» Возмутился Христос: «Вставай, вставай, убирайся отсюда вон!» Встал великолепно наш «расслабленный» и пошел. И еще койку казенную, нахал, с собой унес.
. . . . .Кроме греческого языка, Н.Н. преподавал еще необязательный предмет – немецкий язык. Он знал немецкий язык теоретически, конечно, немецкую речь понимал, но сам по-немецки не говорил. Он был женат (вторым браком) на немке, Эмме Федоровне, энергичной, образованной женщине, которая, помимо сложного хозяйства, находила время бесплатно заниматься с десятком-другим семинаристов, вроде меня. Я до сих пор храню благодарную память об этой благородной женщине, которая за 1,5 года моего обучения у нее заложила в мою бурсацкую голову основы немецкого языка...
. . . . .С именем Корсунского связан период моей «славы» в семинарии. Начиная со второго класса Н.Н. почему-то избрал меня объектом нападок и придирок. Уроки у него я всегда готовил исправно, но Н.Н. моими ответами всегда был недоволен (или притворялся). Вызывая меня на ответ, он в заключение корчил мину:
. . . . .– Что же, Ширяев, в дьячки пойдем, что ли? – И ставил в журнале тройку.
. . . . .– Что вам, Н.Н., нужно еще от меня? – спрашиваю.
. . . . .– А вот выучи наизусть по-гречески все, что мы проходили (мы переводили тогда «Одиссею»), тогда получишь на экзамене пятерку. Я был задет за живое, и к экзамену знал все пройденное наизусть. Н.Н. убедился, что я выполнил поставленную им задачу добросовестно, но пятерки все-таки не поставил.
. . . . .– Ишь чего захотел! – ответил он на мою претензию, – нет, брат, ты поработай еще, а там видно будет. Возьми-ка на лето работу. Он дал мне для перевода отрывок из Плутарха «Quaestiones romani». Отрывок трудный, но я с остервенением взялся за него, приехав домой на летние каникулы. Сидел напролет целые дни в решимости не отдыхать и не гулять до тех пор, пока не закончу работу. Через неделю все было готово. Тут я впервые узнал то блаженство, которое является уделом человека, победившего лень и косность. Воспоминания об этих переживаниях живы в моей памяти до сих пор.
С наступлением нового учебного года я решил не лезть на глаза Н.Н., но непременно добиться его уважения. И вот день за днем я систематически корплю над греческими уроками, заучивая наизусть страницу за страницей греческий текст речей Демосфена. За год класс перевел две речи, и я к весне знал их целиком наизусть.
Весною было получено известие, что «к нам едет ревизор» из Петербурга. Воцарилось нервное возбуждение. Занервничал и Н.Н. Тут наступило мое торжество. Н.Н., узнав о моих достижениях, пришел в восторг и решил демонстрировать меня ревизору. Сказано – сделано. Демонстрация состоялась, и я ровно 45 минут без передышки декламировал третью речь Демосфена. Прочесть удалось только одну речь; целая половина (первая речь) осталась неиспользованной. На другой день Н.Н. с сияющим лицом вызвал меня из класса в коридор.
. . . . .– Знаешь, что сказал Петр Иванович? Я, говорит, думал, что у него голова лопнет... Вот как ты его поразил!
. . . . .«Голова лопнет»... Н.Н. это выражение показалось комплиментом. А в моих ушах этот комплимент теперь, спустя 45 лет, звучит если не иронией, то выражением сожаления к мальчику, который убил массу времени и труда на совершенно никому не нужное дело. И звучит как порицание учителю, который так взвинтил самолюбие мальчика, не подумав о том, что его способности и память можно было бы направить на что-нибудь другое. Впрочем, Н.Н. отблагодарил меня тем, что помог мне изучить немецкий язык. В награду же он выставил мне пятерку с двумя звездами и с тех пор в течение трех лет не спрашивал, неизменно выставляя в месячных и годовых графах отметку 5. На уроках греческого языка мне было разрешено заниматься чем угодно.
. . . . .Спустя четыре года, уже студентом Академии, я заехал на каникулах в Ярославль и нанес визит Николаю Николаевичу.
. . . . .– Ну, как у вас профессор Ловягин ведет греческий язык?
. . . . .– А, право, не знаю, – легкомысленно ответил я.
. . . . .– Как так не знаешь?
. . . . .– Да я не в греческую группу записался, а в латинскую...
. . . . .Я нанес Н.Н. удар в самое сердце. Потом я очень жалел о своей нетактичности.
. . . . .Несколько лет работал Н.Н. над собиранием материалов по истории Ярославской семинарии, которую хотел написать к 150-летию со дня ее основания (кажется, в 1748 году). Он рылся во всевозможных архивах и книгохранилищах, покупал и собирал рукописи через своих настоящих и бывших учеников, в каникулярное время ездил по селам, отыскивал там материалы в церковных архивах и на чердаках в домах духовенства, бесцеремонно отдирал в домах священников обои со стен, зная обычай подкладывать под обои ненужные старые тетрадки. Один вид синей пергаментной бумаги, исписанной старинным почерком, приводил его в волнение. Такими путями накопил он обширный и, надо думать любопытный материал. Но когда дело дошло до средств на издание исторического очерка, начались затруднения. После неоднократных ходатайств, Н.Н. получил такой ответ от местного архиерея: «Нечего с историей торопиться. Можно отложить и до 200-летия...» Н.Н. потерял точку опоры, тем более, что к этому времени, выслужив 35-летие, вышел в отставку. Только тут он увидел свои изъяны в семейном быту. С детьми, уже взрослыми, у него оказалось мало общего. Взрослые дочери, получившие прекрасное образование (знали три иностранных языка), из которых старшие уже стали на ноги, остались неустроенными. «Ты бы, папа, – сказала ему одна из дочерей,– меньше бы нас учил, да замуж выдал». Чудачества Н.Н в семье, раньше носившие невинный и безвредный характер, стали принимать трагический оборот. Жена наконец не выдержала и со всей семьей ушла из дома, поселившись на частной квартире. Н.Н. стал буянить, ходил к своим, бил у них стекла в окнах, грозил домовладельцу, что расправится с ним за укрывательство беглых жён и т.п. Прежде ведший абсолютно трезвую жизнь, он теперь запил... К великому соблазну семинаристов, не раз был подбираем на улицах в бессознательном состоянии. Эмма Федоровна обратилась к губернатору, прося защиты от мужа и указывая, что он психически ненормален. За Н.Н. установили контроль. Тогда он сбежал в Петербург. Пробыв здесь несколько дней, он поехал обратно и по дороге скончался, кажется, от кровоизлияния в мозг.
. . . . .Нам, ученикам, да и нашей администрации, вплоть до архиерея, Н.Н. казался радикалом и рационалистом. На самом же деле это был чистый церковник. Оригинальное же содержание и форма его бесед проистекала из особенностей его натуры и желания оживить атмосферу схоластики и поднять дух и энергию семинаристов, которые за отсутствием интересов, оторванные от семьи и общества, в большинстве своем были погружены в спячку и апатию. Его мысль неизменно вращалась в кругу чисто церковных вопросов, а любимою его темою был вопрос об отношении церкви к государству. Его возмущало порабощение церкви государством (начиная с Петра Великого) и засилие питерских чиновников:
. . . . .«Наше правительство на библии сидит, а в библию не заглядывает».
. . . . .«Прежде разбойников на кресты вешали, а теперь – кресты на разбойников».
. . . . .К «отцам церкви» – церковным писателям первых веков христианства он относился с большим уважением. Особенной симпатией его пользовался Климент Александрийский, над переводом и комментариями которого он много работал. Как сказано выше, он не был методистом и систематически обучать нас, а тем более заставить работать, он не мог и не умел. Однако я, сам впоследствии став преподавателем, из его уроков вынес больше, чем из уроков других семинарских педагогов; его манера комментировать обязательный, подлежащий усвоению скучный материал, его оригинальные, неожиданные, подчас парадоксальные, отмеченные печатью таланта выводы и выпады, – показали мне, насколько важна в педагогике личность учителя, независимо от преподаваемого им предмета.
А. Г. Ширяев. Воспоминания. В книге Т. Бикбулатов. Веретейская волость