Публикую второй рассказ о жизни Мышкина начала века, напечатанный в 1988 году в газете "Волжские зори", дядей моей мамы. Надеюсь, кто-нибудь обязательно встретит здесь фамилии своих родных. Ведь это - реальная история маленького городка.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
ВОЛЖСКИЕ ЗОРИ
Орган Мышкинского райкома КПСС и районного Совета народных депутатов Ярославской области.
Газета основана в 1918 году № 149 (8024) Вторник, 13 декабря 1988 г. Цена 3 коп.
СЕМЕН СЕМЕНЫЧ
Листая страницы жизни
Автора представлять не надо. Его хорошо знают многие – и в Мышкине, и в районе, особенно в Рождественской стороне, где долгие годы учил детей.
Читателю Александр Семенович Молочков известен по многим своим публикациям в «Волжских зорях».
Сегодня наш активный селькор обращается, можно сказать, к уникальной по-своему теме. Через призму маленького человека он стремится раскрыть микромир провинциального городка начала века, показать быт и нравы того времени, его колорит.
Предлагаемое повествование – кусочек нашей истории, находка для газеты, для её читателей. Они, думается, оценят это по достоинству. Кое-кто из старшего поколения здесь узнает своих знакомых и даже родственников.
А сейчас перенесемся вместе с уважаемым автором в Мышкин начала нашего столетия, окунемся в атмосферу тех лет.
Ю.Веселов
Летнее солнце еще не поднялось над порозовевшим горизонтом, а на веранде дома, что стоит в начале Рыбинской, уже постукивает обойный молоток.
Единственный в городе мебельный обойщик торопится закончить обивку мягкого стула, сшить на него полотняный чехол и отнести заказ
доктору Иванову. «Хорошо бы полностью получить с
Александра Ивановича за всю работу – за полдюжину стульев, собраться и уехать в Рыбинск за материалами», - мечтает обойщик, неся стул на голове.
… Полдень. Пристань. Пароход «А.Н.Радищев» верхневолжского пароходства «Самолет», обменявшись в Мышкине пассажирами и грузом, мерно постукивая плицами, устремляется по обмелевшей Волге вниз.
В третьем классе тесно и душно. Часть пассажиров расположилась на корме, часть – на нижней палубе: на ящиках, мешках, кулях, бочках. Всюду сдержанный разговор и обычная в пути озабоченность.
Обойщик, присевший на краю нижней полки, - в плохом настроении: доктор попросил с расчетом подождать до двенадцатого. Пришлось занять 22 рубля у матери, из последних. Припомнились должники. Сверил по записной книжке:
Шувалов – 17 рублей,
Столбов – 10, Земская управа – 9,
Фролов – 2 рубля 40 коп.,
Клевцова – 4 рубля 65 коп., Серебря…
Задремалось. Пароход дал тройной гудок перед железнодорожным мостом. Все пассажиры с верхней палубы спустились вниз. Корма тоже опустела. Еще гудок – это для пристани «Волга». Потом постояли у пристани «Липняги».
В Мологе стояли долго. Обойщик сошел на берег «проветриться» да заодно и пообедать в давно знакомом трактире с пивной и портерной.
Первый гудок – пассажиры медленно возвращаются на пароход, матросы-грузчики поторапливаются. Второй гудок – пассажиры все вернулись, грузчики забегали. Вот и третий, отвальный. За ним – тонкий «отдать чалку носовую» и двойной тонкий «кормовую отдать».
На верхней палубе ветерок, возникающий с движением парохода. Постояли в Каменниках, у пристани с её высокими прибрежными террасами и лестницами. Прошел встречный «Даргомыжский».
Уже не играли солнечные блики на воде. Притихли чайки. Замерцали сигнальные фонари керосиновых ламп на судах. «Радищев», пробираясь тихим ходом между баржами, стоявшими длинной чередой по обе стороны фарватера, прибыл в Рыбинск.
№ 150 (8025)
Ночевать обойщик пошел к знакомому сапожнику
Николаю Болотову, живущему с семьей в светелке большого старинного дома за Черемухой.
- Каково здоровье, Семен Семеныч, каковы дела? – осведомился хозяин у гостя,
пересаживаясь с «липки» на табуретку.
Разговорились. Их роднило то, что они, к
рестьянские дети, после обучения грамоте в церковно-приходской школе, были отправлены в город – в «мальчики» для прислуживания хозяевам и постепенного обучения кустарному ремеслу. Николай – к сапожнику в Рыбинск, Семен – к мебельному обойщику в Питер.
Родители – крестьяне, побуждаемые желанием вывести детей «в люди» и надеждой получить от них в старости помощь, а вместе с тем и убрать лишний в семье рот, обрекали ребят на годы тягостного труда. И родители, и дети надеялись на лучшее будущее. Увы, оно нередко оставалось лишь призрачным.
- Как жена, как дети? Что нового в Мышкине? – интересовался сапожник.
Легли поздно. Утром, еще до завтрака, хозяин сел на «липку» точать сапоги. Обойщик, просмотрев записи в книжке, отправился по своим делам.
- Давненько, давненько, Семен Семеныч, у нас не были, - с ласковой укоризной встретил обойщика мануфактурщик. – Наш товар – тик, полотно, холст – не раз в деле проверен вами… Гаруса не забудьте. Всякий матрасик с ним будет выглядеть, как невеста, - суетился торговец.
- Забыли, забыли нас, Семен Семеныч, - встретил мебельного обойщика владелец железоскобяных товаров. – Стальные пружины всех трех размеров остались в той же цене. А вот медная проволока малость подорожала – за качество. Рафинированной называется. Значит – очищенная.
- А вот полюбуйтесь-ка новинкой, - хвастал расторопный хозяин, пересыпая из одной горсти в другую обойные декоративные гвоздики: одни – с полукруглыми фарфоровыми головками, другие – латунные, поблескивающие золотом. – Украсите диваны и кресла мышкинских дворян, - посоветовал он.
- Во что прикажете упаковать купленные вами волос, мочалу, шпагат? В мешки или, как в прошлый раз, корзины-контейнеры? – хлопотал для обойщика уже третий торговец.
Наконец, все нужное было отобрано, куплено, оплачено, упаковано и отправлено на пристань.
Если оставалось время, Семен Семеныч любил заглянуть на «барахолку», в ломбард, на аукцион.
Однажды он невольно ввязался на аукционе в торг-распродажу с молотка кусков мануфактуры, мебели, одежды, посуды. Вот предложили за 3 рубля две вязаные салфетки и пеньюар. Раздался голос:
- Беру!
- 3 рубля. Кто больше? – стукнул молотком распорядитель.
- 3 с полтиной! – вырвалось у Семена Семеныча.
Дважды повторялось «3 с полтиной. Кто больше?». Никто не набавил. Трижды стукнул молоток, и вещи вручили обомлевшему обойщику.
«Ну зачем мне это?» - укорил он себя. Но тут же решил: «Подарю платье-капот и одну салфетку Маше, а другую – матери».
Ребятам в прошлом году отец подарил два трехколесных велосипеда. Потом привез три пары голубей разных пород. А однажды – пару пушисных ангорских кроликов.
Удивительно, что мальчики у отца ничего никогда не просили. Но всегда, когда он приезжал из Рыбинска с обойным материалом (было это 3-4 раза в год), ждали чего-нибудь.
Иногда подарки детям приурочивались к событиям. Имениннику мать шила новую рубашку или вязала красивые рукавички. А когда старший окончил с похвальной грамотой трехклассное мужское училище, а двое младших успешно перешли в следующий класс, отец подарил им по «револьверу» - пугачу системы «лилипут». Старший получил двухствольный. То-то позавидовали сверстники…
Однажды, управившись с покупками, Семен Семеныч заглянул в ломбард. Ему показали список невыкупленных в срок вещей, сданных под залог: часы, серебряные ложки, роликовые коньки…
«Стоп! В Мышкине у ребят таких ни у кого нет», - мелькнуло в сознании.
И вот за четыре рубля ему вручили ящик с покупкой – двумя парами роликовых коньков.
- Жик-джик-жик, слышалось в доме обойщика.
- Отец, да уйми ты их! Вскружат они тебе голову, - взывала мать семейства, стиравшая белье в прихожей комнате.
- Пусть катаются, - отзывался обойщик, просверливая буравчиком отверстия в принесенной
столяром Грачевым раме для полутороспального пружинного матраца, заказанного
купцом Пожаловым.
№ 151 (8026)
Большинство заказов – это перетяжка пружинных матрацев, диванов, кресел, перебивка мягких матрацев и стульев, обивка подержанных диванов, кушеток, кресел, стульев.
Работал обойщик в домах и хозяйственных постройках заказчиков и на дому. Обойный молоток Семена Семеныча стучал и в старинном каретнике предводителя дворянства Томановского, и в домах и службах к
упцов Столбовых, Литвиновых, Крундышевых, Ганцевых, Гробовых, Углевых, и других, и у з
емского начальника Мещерина, и у д
иректора гимназии Архангельского, и у разных чиновников. Доводилось работать в городском клубе, кинотеатре, церквах.
Более дорогой обивочный материал – сафьян, плюш, бархат – приобретали сами заказчики по обмеру мебели мастером.
Мещане пользовались более простой жесткой мебелью.
Приходилось делать обивку дверей, ширм, гладильных досок, шить и навешивать шторы, солнечные тенты витрин магазинов, выполнять обивку шпалерами.
Особенно тяжело было работать зимой: и день короток, и очень пыльно в закрытых помещениях.
Закончив трудовую неделю, Семен Семеныч в воскресное утро, сделав что-либо по хозяйству, и «обрадовав» Марию Николаевну: «Маша, я ненадолго», - уходил или в
портерную Зиминой, или в
трактир Шувалова, что находились на Ярославской. Там он с кем-либо из товарищей за полдюжиной пива засиживался допоздна. У Шувалова были хороший буфет, газеты, орган, бильярд, и возможность встретиться с заказчиками выполненных или предстоящих работ.
Не дождавшись мужа, оставив детей одних, мать семейства шла в трактир, где «отбивала» главу семейства у товарищей, стыдя и укоряя всю дорогу.
Однажды к соседке
Лидии Полкановой привезли из Тимохово полуслепую
старицу Аксиньюшку. К дому прибежали женщины. На двор, где на дрогах сидела седая правовидица, по одной женщине пускала прислуживавшая старице девица.
Дождалась очереди и Молочкова.
- Аксиньюшка, матушка! Как же мне жить-то… - начала пречитать жалобщица. - У меня четверо, пятого ношу. Хозяйство на мне. А муж по воскресеньям целый день в трактирах. Приходится ночью оставлять детей одних, искать и приводить его. Стыжу и ругаю, а он оправдывается, обещает, а потом опять за свое… Измучилась я!
- Не плачь, голубушка! Да, у вас бывает пыльно, - проговорила старица.
- Он у меня обойщик…
- Он у тебя хороший. Ты сама много пылишь. Ты не ругай его. Поговори с трезвым спокойно. Он у тебя понимает. Успокойся! Иди с Богом.
И верно, рассуждала Мария Николаевна, мой-то гуляет только по воскресеньям. А у других… Вот сосед
Сторожев. Арендует он у городской управы важню (возовые весы) на Успенской площади. Пьет запоем. Допивается до «чертиков», до белой горячки. На работу к весам приходится выходить жене Марии Петровне. Та идет к соседке, просит помочь «выгнать» из-под кровати «чертиков», уговорить, успокоить Сашу и уложить его в постель. Трезвым Александр Николаевич оправдывается: «Пью с горя, нет детей».
Или вот дядя
Флегонт… Надоест ему сидеть на «липке», отдохнет в трактире у Репина или Литвинова-Князева, и – спать. Накопит за год винных грехов и, как человек богобоязненный, идет в
Тимохово к священнику Зеленецкому исповедоваться и давать обет трезвости.
А мой, продолжала рассуждать Мария Николаевна, водки и вина не пьет, табак не курит. Но дома бывает только ночью. День одна и по хозяйству, и с ребятами. Устаю. А Аксиньюшка советует «на пылить»…
В минуты прилива обиды жена как бы забывала, что в дни рождения ребенка, в дни походов с ребятами за черникой, а потом за клюквой на Шалимовское болото всю работу по хозяйству, по уходу за малышами её муж берет на себя.
№ 152 (8027)
Пришлось обзаводиться коровой. Семен Семеныч с хозяйкой отправились в Большое Село. И там за 50 рублей купили Красулю.
- Передавая коровка, - похвалили сменявшие один другого паромщики Сергей Петрович Черницын и Василий Арсентьевич Хрисанфов (бывалый моряк, участник русско-японской войны), арендовавший переправу у города. Знавшие толк в деле, державшие коров, которые давали по 30-40 литров молока в день, они ощупывали молочные колодцы, промеривали репицу хвоста, считали зарубки на рогах новокупки.
- Попасите сами денька два. Бывает, что заволжские коровы переплывали обратно, - советовали паромщики-волгари.
… Росла семья. Через каждые два года родились дети. Пятым ребенком стала девочка. Обрадованные мальчишки наперебой бегали с корзинкой на пруд в попово поле полоскать Нюшкино «приданое».
И расходы росли. Заработки обойщика были не велики. Если за обивку кушетки и материал можно было с Солина получить 6 рублей, то со
Столбова за матрац – 3, с
Гробова за обивку девяти дверей – 7 рублей, с
Чистова Н.П. за изготовление и обивку гладильной доски – 70 коп.
С
Троянова за турецкий диван было получено 13 рублей. Но таких заказов выпадало мало. Случалось, что кое-кто так и не рассчитывался за работу и материал даже по суду. А доктор Иванов скрылся с неоплаченной мебелью.
Добывать средства приходилось разными путями. Нередко сдавали помещение под молодежные вечера, когда гуляли
Коля Полканов, Петя Урусов, Миша Дементьев, Ваня Колгушкин и другие. Однажды «на хлеба» был взят молодой чиновник
Афанасий Алексеевич Дурнев. Другой раз пол комнаты сдали
колбаснику из Углича Кулепетову с женой и братом (Кулепетов не выдержал конкуренции с опытным мышкинским колбасником
Иваном Антоновичем Кузнецовым и через три месяца уехал обратно в Углич).
Семейный бюджет старались пополнить, как могли, и ребята. Они ходили в столбовский лес, за сторожку
Семена Булгакова. За лето и осень скапливалось много сушеных белых грибов. Семен Семеныч излишки захватывал с собой при поездках в Рыбинск. Однажды партия белых грибов исчезла из сарая. Заподозрили парня без определенных занятий, но, как говорится, не пойман – не вор.
Семья обойщика жила скромно, без излишеств, экономно. Все были одеты и обуты. Старшие ходили в школу. Их одевали получше. Младших – в то, из чего вырастали старшие.
На столе было все необходимое. Хлеб выпекали из ржаной муки. Пуд её (40 фунтов) до революции 1905 года стоил 1 руб. 85 коп., а позднее – уже 2 рубля. Случалось, к обеду хлеба не хватало. Сейчас же находились добровольцы из мальчишек. Они всегда были готовы сбегать к Павлу Шурыгину, на Успенскую. Тот в домашних условиях выпекал вкусный высокий ржаной хлеб. Стоил он сначала 2, потом 3 копейки за фунт (400 грамм).
Кстати, о ценах той поры. Фунт говядины стоил 8-10, свинины – 14-15 копеек. Гусак на 20-23 фунта – 70-80 копеек. Колбаса разных сортов за фунт от 10 до 20 копеек. Фунт русского масла – 30-35, бутылка подсослнечного – 15 копеек.
За фунт сахара платили 16-18, сахарного песка – 13 копеек. Фунт чая стоил 1-60 – 1-80. Булка – 5 копеек. Баранки – 6 копеек фунт. Пшено – 4, греча и горох – 5 копеек. За десяток яиц надо было отдать 10-12, за меру картофеля – 15 копеек, за меру яблок – 1 рубль 40 копеек, за ведро творога – 30 копеек. А вот капусту продавали грядами: за каждую 1-30.
Бутылка водки стоила 40-45 копеек, столового вина – 50, наливки – 60, коньяка – 70.
За фунт мыла брали 13 копеек, за бутылку керосина – 8, за фунт астраханской селедки – 5, за 5 фунтов соли – 4 копейки.
Масло, селедка, крупа обходились дешевле, когда Семен Семеныч привозил из Рыбинска, как говорится, оптом. Однажды возвратился домой с бочкой подсолнечного масла. Другой раз – с боченком сельди. Как-то приехал с двумя мешками гречневой крупы, потом – с двумя кулями пшеницы.
Бывало и так. У крестьян покупали льняное семя. Просушивали его на русской печке. Затем семя разбивалось на маслозаводе Валькова, что на Угличской или у Клевцова в переулке. Свежее душистое льняное масло было не сравнимо ни с чем. Дуранда шла корове. Часть её растаскивали ребята с товарищами.
Корова и огород кормили семью более полугода. Сено заготавляли мать с ребятами в лесах. Но этого было маловато. Отцу приходилось прикупать на базаре – по 10-15 копеек за пуд. В засушливые годы пуд сена стоил 25-30 копеек.
Для коровы и теленка покупали месетку (отруби) – по рублю 90 копеек за мешок и дуранду – 50 копеек за пуд.
Дорого стоили поросята: от 6 рублей и выше.
№ 153 (8028)
Однажды пришлось содержать два дня… шуваловскую лошадь. Её на двор привел парень-водовоз Костя Чоботов. Он объявил, что хозяин-трактирщик купил молодую лошадь, а эту разыграл по лотерее.
Семен Семеныч, оказывается, купил билет за 50 копеек. И – вот…
Два дня ребята ездили на Волгу поить Сивого, а он каждый раз пытался завернуть на трактирный двор.
«Мы сделаем большие санки, как у Колгушкиных, и зимой…» - мечтали ребята.
Но тут на двор явились
мышкинские цыгане –
Дудкин и
Соколов. Они о чем-то спорили. Заглядывали коню в зубы. Щелкали кнутовищем о голенище сапог. Хаяли лошадь. И… выторговали Сивого за 25 рублей.
Семен Семеныч казался довольным. Старшие ребята загрустили, а малыши – заплакали.
… Летом ребята целый день проводили на Волге. Отец работал один. Лишь изредка он кого-либо из семьи просил пощипать слежавшийся кусками волос, потянуть тик, перевернуть пружинный матрац или помочь отнести мебель заказчику.
Мать, между домашним делом, два-три раза уходила на Волгу и на коромысле приносила по паре ведер воды. Её носили и ребята, подвесив ведра на палку. Иногда воду приходилось покупать у водоноски Марьи-лобы по 2 коп. за ведро. У всех соседей были свои колодцы. Но…
Мать, отпуская мальчишек на реку, очень беспокоилась за них. Особенно после того, как утонули
Саша Колгушкин и подросток цыган
Дудкин. Вечерами ходили купаться всей семьей – и вода теплая, и на песках свободно. По простоте нравов ни купальников, ни плавок не знали. Женщины держались несколько отдельно от мужчин.
Размеренно, привычно шло время. Семья обойщика, да и все горожане, казалось, жили своей обыденной жизнью. Но вот в один из летних вечеров 1910 года пришлось наблюдать небывалое.
На двух тонких колесах ехали два человека. Один, сидя, крутил ногами. Другой стоял у него за спиной и как-то сбоку. Гуси, шедшие по улице с реки домой, неистово загоготали и, сбившись, потеряли строй. Встречный извозчик шарахнулся в сторону.
Это – на чудо-колесах ехал Семен Семеныч с сыном.
Велосипед был несовершенным. Он не имел свободного хода и тормоза. Задняя ось с одного конца была удлинена. Привстав правой ногой на этот конец, мальчишки по очередь катались с отцом. На втулке имелся крюк, на который подвешивался маленький железный фонарик с крохотной керосиновой лампочкой. Днем ездить на велосипеде было нельзя: очень боялись лошади.
Семейная жизнь и домашнее хозяйство Семена Семеныча сложились не сразу. Научившись мебельному обойному мастерству, поработав у хозяина, отслужив в солдатах и будучи зачисленным в запас,
он приехал из Питера в Мышкин.
Жил первое время у
матери-вдовы Неонилы Алексеевны, переехавшей из Олифников, занимавшей комнатку у родственника –
Флегонта Степаныча Молочкова, имевшего дом на углу Рыбинской и Нагорной.
Молодой обойщик сразу же взялся за дело. Его мышкинский предшественник Козин уже не работал. Для начала Семен отремонтировал пружинный матрац дяди. Обил двери. Оклеил обоями комнату матери.
Тетка Анна Федоровна, оправившись от травмы, которую получила при встрече священника-«чудотворца» Иоанна Кронштадтского с народом, начала хлопотать о женитьбе племянника.
Семен вел трезвый образ жизни. Он не обращал внимания на подсмеивания девиц: мол, что за мужчина, от которого ни табаком, ни вином не пахнет.
И
сосватала тетка Анна Семену Лизу Орлову. Была она из династии мышкинских кузнецов. Родители в приданое отдали дом на Никольском ручье.
Не прожили молодые и двух лет, как на Семена обрушилась беда. Скоропостижно умерла Лиза.
Молодой вдовец пытался залить горе вином. Но заказчиков по обойному делу было так много, что он невольно ушел в работу.
Обойщик работал у
Двойникова, потом – у
И.С.Столбова,
Масленникова,
Вершинина и других горожан.
…Время шло. И вот молодого вдовца женили второй раз.
В Мышкин на базар со льном и на мельницу Шабарского ездила девица
Маша Кириллова из деревни Шатеево Егорьевской волости.
Мать её Евдокия Дмитриевна умерла родами мальчика Вани. Отец Николай Васильевич летом работал в деревне, а зимой – в Питере в подвалах у рыботорговца Смирнова.
Молодожены Сеня с Машей
жили в том же доме на Никольском ручье. Вести хозяйство было неудобно: нет ни усадьбы, ни подъезда.
- Прибавлялась семья. Пришлось купить дом у графа Шереметьева за Волгой, когда ликвидировалось его недостроенная железнодорожное хозяйство, и перевезти в Мышкин.
Обойщик купил топор за рубль, долото за 25 копеек, подпилок – за 20 копеек. И стал помогать плотникам. Потом, увидев, что плотник портит вагонку, он сам взялся за это дело и один обшил весь дом.
Купив весь набор плотницких и столярных инструментов, самостоятельно поставил из железнодорожных шпал сенной сарай и тесовый навес для дров. Сажень их (3 на 3 аршина), заметим, стоила тогда 3 рубля 40 копеек.
Бывая в домах состоятельных горожан и наблюдая их комнат, Семен Семеныч кое-что извлекал из увиденного и для себя. Он часть денег от заработка стал тратить на приобретение картин, комнатных цветов, статуэток.
На стенах появились картины из жизни Христа, Петра I и другие, в кадках – цветы: фикусы, филодендроны (филагендры), герани, алоэ, кактусы. В прихожей «пристроились» гипсовые головы лошадей и оленей.
Постепенно, год за годом, в дом обойщика «пришли» грамофон с набором пластинок, маленький старый рояль, флейта, мандалина, полубаян, балалайка. С ними соседствовали металлофон, стереоскоп с набором двойных фотокарточек, подзорная труба, настенные пружинные часы с боем, настольные часы-будильник с органчиком, который воспроизводил «Не шей, не шей мне, маменька, красный сарафан…»
К этому надо добавить песочные часы, весы гиревые с коромыслом, столовые, аптекарские, безмены пружинные и рычажные, кофейную мельницу, терку четырехстороннюю, медную ступку, спиртовку, машинку для стрижки волос, печатную машинку, швейную машинку с ножным приводом, домашнюю аптечку, стекольный алмаз, лобзики и многое другое.
У ребят были коньки, лыжи, санки, мячи.
В саду росли десять яблоней, семь вишен, десять роз. На приобретение их было затрачено два рубля 20 копеек.
Садовник Томановского подарил деревца терновой сливы и кусты барбариса. Соседка М.В.Апраксина – два грушевых деревца.
В огороде у старших ребят было по своей грядке с подсолнухами, кукурузой, турнепсом.
В проулочке стояли две долбленые колоды с пчелами. Их подарил
тесть Николай Васильевич.
- Пусть внуки медком полакомятся, - говорил он и учил, как ухаживать за пчелами.
№ 154 (8029) 24 декабря 1988 года, Суббота
Дед Николай любил внуков. Накануне праздника Кириллова дня (9 июня), что посвящен просветителям Кириллу и Мефодию, он приезжал на Грачике, запряженном в дроге с сеном, которое было покрыто красным стеганым материалом, и увозил ребят в деревню.
На пути были Шимино, Перинкино, Оленино, Сера, Рябинино. Деревенские ребята открывали воротца в начале и в конце селения и кричали: «Дяденька, за отворяние!». Дед давал горсть мелких конфеток или баранки. Дети благодарили и долго шумели, деля гостинцы.
В день праздника, после торжественной церковной службы в Кабанове, в которой участвовали
мышкинские священники и протоиерей, в Шатеево приезжало много гостей. Веселый праздник с угощениями, песнями, плясками, хороводами продолжался 2-3 дня, в зависимости от времени навозницы и запашки парового поля.
Семен Семеныч приезжал на велосипеде на один день. С тестем разговаривал мало и уходил к портному
Василию Ботину,
жена которого, Мария Яковлевна,
приходилась двоюродной сестрой Марии Николаевне.
Натянутые отношения между зятем и тестем сложились после того, как Машино приданое – меховую ротонду и полдюжины венских стульев из Питера – было отдано в приданое младшей дочери Анфисе, которую, вопреки обычаю, выдали замуж вперед старшей Марии.
Отец обещал за Машу такое же приданое. Но… Потом посулил зятю дачу Грудкино – участок в шесть десятин земли с лесом, рядом с такой же дачей Бычино П.В.Столбова в Егорьевской волости. Дело затянулось.
Первое время, сердясь на тестя, обманутый зять упрекал приданым жену. Но вот с Машей случилось большое несчастье. Вечером в одно из воскресений Мария Николаевна нашла мужа в трактире Литвинова-Князева. И стала «отбивать» его от приятеля Хохлова. Тот столкнул её, беременную, с лестницы второго этажа. Вся ушибленная, почти потерявшая сознание, несчастная разрешилась преждевременно и долго болела.
Муж, считая себя виноватым, стал относиться к жене лучше, внимательнее. Оставил незаслуженные ею упреки.
В семье Молочковых так уж повелось, что ни между супругами, ни между родителями и детьми, ни между ребятами небыло заметных ласковых отношений, ни поцелуев, ни объятий. Детей родители не наказывали. Все относились друг к другу как-то ровно, несколько скрытно, малость недоверчиво.
В школе ребята учились хорошо. Уроки готовили старательно, усидчиво, хотя под учебником был подложен или сыщик Нат Пинкертон, или Ник Картер, или Шерлок Холмс.
Грамоте начинали учиться не друг от друга, как в некоторых семьях, а только в школе. И было интересно, как потом узнали: в Петербурге пятилетняя девочка
Маша Волкова, будущая сноха Семена Семеныча, часто торчала около
брата Коли, ученика 1-го класса, и незаметно от него и родителей научилась грамоте. А однажды, к удивлению всех, вслух прочитала в газете: «Как охнет вся Россия, Толстой умер».
У Молочковых никто вслух не читал. Каждый ученик пыхтел про себя.
Мать, урвавшись на минутку, читала что попадет под руку. Отец, когда было меньше работы, уходил в светелку, и читал там выписываемые им руководства по гипнотизму и личному магнитизму, что-то изготовлял.
Однажды в свободный зимний вечер Семен Семеныч пригласил всех в прихожую. Сел в угол на пол и заиграл на губах «Камаринскую». Вдруг с пола поднялась нарядная девочка и, приветливо улыбаясь, начала, к удивлению и восторгу ребят, лихо отплясывать. После этого были показаны фокусы с картами. Потом мать семейства начала что-то ловить в воздухе. Ребята напугались и заплакали. Но тут им был внушен веселый смех и все кончилось благополучно.
Семен Семеныч выписывал социал-демократическую литературу: политический еженедельник «Без заглавия», журналы «Свобода» и «Бурелом». Заинтересовался он произведением «В чем моя вера» графа Л.Толстого, отлученного от церкви и преданного анафеме.
В доме, случалось, бывали соседи-стражники
Батистов и
Плюхин. Книжка Толстого иногда лежала на виду.
«Как бы чего не вышло. В церковь и на исповедь я не хожу», - забеспокоился хозяин дома и на случай к висевшим в переднем углу иконам прикупил еще: Югскую богоматерь за 30 копеек, Николая-Чудотворца за 39 и Троеручецу в окладе за 60 копеек.
И вот однажды в дом Молочковых явились сразу три полицейских чина.
Работавший в сарае обойщик, входя в комнату, к удивлению перепуганной полицейскими жены, перекрестился на иконы, поздоровался.
Незваные гости глянули на целый угол икон, на картины, учебники на столах. Посмотрели фотографию дома дяди Флегонта с семьями
Молочковых и соседей
Мясищевых, сделанную замечательным
мышкинским фотографом Сергеем Исаевичем Колпаковым до пристройки дома в 1908 году, а также после пристройки в сторону Гремучего ручья, в момент освящения дома церковным причтом перед заселением.
После этого «чины» о чем-то пошептались и удалились.
- Арестуют тебя, отец – сокрушалась обеспокоенная мать семейства.
А Николай чудотворец и Троеручица - на что! – пытался отшучиваться глава семьи.
А дни шли своим чередом. Семен Семеныч работал. Помогал Маше по хозяйству. Одевал и обувал семью. С возрастом детей росли и расходы. Если старшему Ване, когда он был трехлетним, отец покупал башмаки за рубль 60 копеек, то за бурки подростки, как и себе, заплатил уже 5 с полтиной. За две пары бурок ребятам поменьше отдал 4-50, за сапоги на семи пуговицах для Маши – 1-40. Дорого стоило одеться-обуться.
…Началась мировая война. Семена Семеныча, которому пошел 41-й год, зачислили в ратники ополчения первого разряда. А тут – низвержение самодержавия. Затем – Октябрьская революция, гражданская война, иностранная интервенция.
Быстро изменилось всё. В Мышкине по ночам горели лучшие двухэтажные дома. Прекратились заказы на обойные работы. Подорожали и быстро стали пропадать продукты питания.
Обесценивались деньги. Ежегодно выпускались их новые образцы. Уже в 1923 году на обороте государственных денежных знаков было указано: «Один рубль 1923 г. равен одному миллиону рублей дензнаками, изъятыми из обращения, или 100 рублям дензнаками 1922 г. Прием по сему расчету обязателен для всех».
Семен Семеныч устроил в уездный финотдел старшего, 16-летнего сына Ивана на канцелярскую работу по бухгалтерии. За январь 1919 года ему начислили 67 рублей 50 копеек, за февраль – 121 рубль 50 копеек, за март – 163 рубля 55 копеек, за апрель – 202 рубля 50 копеек, за май – 207 рублей. Зарплата, как видно, росла. Её повышали из-за того, что быстро падал курс рубля. Купить же на деньги было нечего.
Голодающая семья променяла на хлеб швейную машину, полубаян, коньки, большую часть инструментов, посуды и некоторые другие вещи.
Ваня уехал в красный Петроград
к тетке Прасковье Семеновне, выданной за дворника Кузьму Травникова. Поторговал Иван там папиросами с лотка и вернулся домой.
До него в Питере побывал у сестры Семен Семеныч, устроился на работу в порту. Но проткнул ногу гвоздем. Заболел. А вскоре возвратился в Мышкин.
Пробовал он пошить туфли, шапки, шубы по деревням. Но надумал съездить на пароходе за хлебом в Поволжье. Там стояла засуха, надвигался голод. Семен Семеныч в массе других мешочников был задержан в Самаре и посажен на хлебный паек. Въезд и выезд были запрещены.
Прошло полгода. Измученная ожиданием вестей о муже, Мария Николаевна определила 11-летнюю Нюшку
няней в Голышкино, а сама отправилась к
старице Аксиньюшке, жившей уже в Дмитриевке.
- Матушка… - начала со слезами Мария Николаевна, перемогая страшную усталость.
- Жив, жив, - перебила её совсем ослепшая и поседевшая провидица. – Жив… Он за большими казеными замками. Не плачь, успокойся. Жив. Иди домой. Тебя ждет младшенький. Отдохни и иди с Богом – проговорила Аксиньюшка и совсем ослабевшая прилегла на постель.
«Какие казеные замки? Верно, Сеня арестован за что-нибудь. И что с младшеньким Анатошкой? Уж не кончается ли?» - всю обратную дорогу до головной боли мучалась разрешить неразрешимое несчастная женщина.
Она совсем не помнит, как голодная и смертельно уставшая могла добраться до дома, пройдя в оба конца пятьдесят верст.
№ 155 (8030)
Дома оказалось, что болеющий черной оспой семилетний Толя без матери бредил, метался, кричал «мама» и так надоел братцам, что они ушли из дома к товарищам Козловым и Кузнецовым.
Мальчик выздоровел. Но на его лице черная оспа оставила свои следы. Мать считала себя виноватой перед сыном. Родился он в 1914 году, когда уже началась война. Были мобилизованы
два брата Марии Николаевны. Очень боялась она и за мужа. И как-то так получилось: забыла, что младенцу надо сделать прививку против оспы.
Летом 1922-го Семен Семеныч вернулся домой ни с чем, уже потерявший надежду застать голодающих живыми.
Он еще раз пытался заработать хлеб для семьи у крестьян шитьем туфель, шапок, шуб из материалов хозяев.
Получив кое-что в Ушакове и узнав, что дочь живет в Голышкине тоже у голодающих молодых хозяев, он привел Аннушку домой к общей радости всех пятерых братьев.
На этот раз отец семейства ушел в Кустово. Там, поработав три дня, он простудился, спавши на лавке у окна, заболел и с большим трудом пришел домой.
К больному пригласили
фельдшера Павла Николаевича Кулагина, уважаемого всеми в Мышкине и уезде. Тот определил катаральное двухстороннее воспаление легких. Семена Семеныча поместили в больницу. Но на ноги его поставить уже не удалось. Через три дня скончался.
Так закончилась «эпопея» мышкинского мебельного обойщика.
Обойный молоток Семена Семеныча, лишившийся хозяина и использовавшийся после него не по назначению, оказался без гвоздильни и левой щечки из черного дерева на рукоятке. Этот инструмент и сейчас находится без надобности на той же, но очень обветшавшей веранде.
«Третья рука» обойщика-одиночки – клещи – экспонируются в народном музее Мышкина.
А.Молочков
Вместо послесловия
«В Мышкине я пробуду еще неделю. Городок крошечный, хотя и богатый капиталистами, - тихий, мирный, дружный, не кляузный; голова – умница и знаток своего дела…»
И.С.Аксаков
(письмо 12 июня 1850. Мышкин).
Вот и перевернута последняя страница большого и увлекательного повествования. Вместе с автором мы словно прошли по улицам маленького провинциального Мышкина. Побывали и в домах его обитатетей. Увидели пристань и пароходы-колесники тех лет. Заглянули в Шуваловский трактир и на крутую лестницу литвиновского. Будто поговорили с садовником предводителя дворянства. А тот садовник творил чудеса: чего только небыло, даже виноград, персики росли в оранжерее.
Читатель почтенного возраста встретил на страницах воспоминаний деда или тетушку, друга детства или сварливую, но по-своему интересную соседку.
Автор как бы свел нас с уважаемыми в Мышкине и уезде людьми, о добрых делах которых помнят старожилы. И мы должны помнить. И не только знать и помнить. Рассказывать детям и внукам о тех, кто отдал себя городу и уезду, кто был их совестью и честью.
Это и земский фельдшер Павел Николаевич Кулагин, любимец народа, долгое время исполнявший обязанности главного врача мышкинской больницы. Это и известный далеко за пределами губернии фотограф Сергей Исаевич Колпаков, ни в чем не уступавший столичным мастерам фотодела. Это и замечательный колбасник Иван Антонович Кузнецов, у которого не мешало бы поучиться нынешним «мастерам». А сколько их было в Мышкине: и истинных русских интеллигентов, и кудесников-ремесленников, умельцев, тружеников, патриотов! Не забудем же их. Они тоже – наша гордость.
А что же говорят читатели о «Семене Семеныче»? Отзывов много. И все они сводятся к одному: интересно, увлекательно. И своевременно: наше общество вступает в пору очищения от ржавчины, деформации, перерождения и разложения беловоротничковой преступности. Автор как бы напоминает нам о мерках порядочности и честности. О несовместимости человеческой духовности и низости помыслов. О главной ответственности каждого – перед самим собой.
О читательском восприятии воспоминаний Александра Семеновича говорит, например, такой факт. В одной мышкинской семье, рассказывают, «Семена Семеныча» читали коллективно после вечернего чая – и папа с мамой, и дети. Всем было очень интересно. Спорили о прочитанном, сравнивали, возникало много вопросов, в частности о судьбе семьи обойщика.
Жена главного героя повествования Мария Николаевна, любящая мать, труженица, добрейшей души человек, ушла из жизни на сотом году жизни, несколько лет тому назад.
Трагически погиб (сбила автомашина) на 78-м году старший сын обойщика Иван Семенович, много лет честно проработавший в финансовых органах. А затем – в потребкооперации.
Два сына – Николай Семенович и Анатолий Семенович (первый – чертежник-конструктор Кировского завода в Ленинграде, второй – учитель, работавший до войны в Кирьяновской, Рудино-Слободской, Городецкой школах нашего района) - погибли в годы Великой Отечественной, защищая Родину.
Нет в живых Алексея Семеновича, военного моряка, и Анны Семеновны.
Большую в прошлом семью мебельного обойщика представляет сегодня один Александр Семенович, которому скоро исполнится 83.
Ветеран партии и труда, несмотря на почтенный возраст, по-прежнему бодр, подвижен, деятелен. Изумляет всех своей общительностью и добротой, исключительно ясной и глубокой памятью.
35 лет своей жизни отдал Александр Семенович ниве просвещения. 25 из них прошли в Рождественской школе. В разных уголках страны живут его питомцы. Много их рядом с нами, читатель. Один недавно, говоря о своем добром наставнике, привел даже поэтические строки:
Учителями славится Россия,
Ученики приносят славу ей.
Согласитесь, сказано о таких, как Александр Семенович Молочков.
Воспитавший себя на лучших традициях русской интеллигенции, коммунист с 40-летним стажем, он и сегодня своим примером учит нас. Учит быть добрыми и честными, благородными и мужественными.
Сейчас, когда в нашем обществе идет ломка вчерашних понятий и концепций, нам особенно дороги воспоминания Александра Семеновича. Они дороги для нашей мышкинской истории. Они дороги для каждого из нас.
Автор нам словно говорит словами поэта:
Остановись, прислушайся к истории,
И станет чище наша жизнь с тобой.
Ю.Веселов
1
МолочковСеменСеменович2-1.JPG 32,07К
11 Количество загрузок: (снимок сделан в 1913 г. в Петербурге)
