. . .Типичным и лучшим из наших мологских помещиков был Семен Александрович Мусин-Пушкин. Филолог по образованию (курса в Университете он, однако, не окончил), он был широко образован, хорошо знал литературу, обладал большою, прекрасно подобранною библиотекою. В молодости в Петербурге он, по-видимому, имел широкий круг знакомых среди литераторов, так как жил в семье поэта Майкова, но вел, кажется, разгульную жизнь, чем значительно подорвал благосостояние родового своего имения «Часково» (в 16-17 верстах от Веретеи). Он участвовал добровольцем в русско-турецкой войне и годам к 30 «успокоился» в своем поместье. Здесь он вначале сильно скучал от безделья, проказничал и дебоширил, но это не помешало ему создать в кругах провинциальной интеллигенции репутацию идейного и прогрессивного человека. Остепенила его женитьба. Жена, Варвара Спиридоновна, мещанка из Мологи, оказалась очень энергичной, практичной и умной женщиной. Она взяла в свои руки разваливавшееся, обремененное долгами поместье и вела сельское хозяйство, понятно, наемными силами. В страду, бывало, она сбивалась с ног, чтобы достать жниц на работу, а во время посевной кампании занимала семена на стороне, в том числе и у отца. Мне было странно слышать, что крупная помещица выпрашивает несколько пудов семян в кредит у отца, располагавшего до смешного малыми по сравнению с ней размерами полей, тем более, что во время своих поездок в Часково я всегда встречал обстановку довольства и сытости. А Пушкины нередко садились за стол одни, в большинстве же случаев число гостей в Часкове доходило до 5-10, а на каникулах – и до 20 человек. Варвара Спиридоновна умела поддержать угасающие традиции дворянства, создавая у гостей из молодежи, вроде меня, иллюзию довольства и зажиточности. Сам Семен Александрович в хозяйственные дела не входил и совершенно ими не занимался. Он или находился в разъездах по обязанностям земского начальника, или проводил время в своей библиотеке, где читал и писал большей частью стихотворения на гражданские темы покаянно-дворянского и народнического характера, которые почти все остались ненапечатанными.
(Далее - три страницы стихотворений в качестве образчиков поэзии Мусина-Пушкина, записанные А.Г.Ширяевым в 1893 г.)
. . . Шероховатость стиха и другие недостатки формы мы, молодежь, тогда не замечали или не придавали им значения, и эти стихи кустарно-дворянского производства, которые нам читал С.А. (а читал он мастерски) заражали нас, не-дворян, своею искренностью и серьезностью тем, что несомненно влияли на нас воспитывающим образом. Дни пребывания в Часкове были для нас вообще весьма поучительны и интересны. Летом здесь к нашим услугам было великолепное купание, игры в крокет на отличной, громадной площадке, и парк, а вечерами – литературные чтения, разговоры и споры, и музыка. С.А. был душой общества. Либерал и убежденный народник, он унаследовал от предков некоторые барские причуды. Так, он растил у себя медвежат, с которыми гулял и забавлялся; в его парке всегда водился какой-нибудь зверь – лось, лиса и проч.
. . . На зимних каникулах для съезжавшейся молодежи у С.А. устраивались танцы, костюмированные вечера и т.п., опять-таки с широким, чисто барским размахом. Помню один такой костюмированный бал, когда мы, человек 20 молодежи, под предводительством хозяина ездили к Б.М. Азанчевскому (между усадьбами Пушкина и Азанчевского расстояние 30 верст). Для всех участников С.А. выписал специально костюмы и маски из Мологи и Рыбинска, куда специально гоняли нарочных (до Мологи 20 верст, до Рыбинска – 50 верст). Можно представить себе, каких хлопот и расходов стоило бедной Варваре Спиридоновне устройство одного этого праздника.
. . . Культурное влияние С.А. на уездную молодую интеллигенцию (преимущественно сельских учителей) было весьма значительно. Книги из его библиотеки по всем отраслям знания ходили по рукам и усердно читались. При его участии в уезде возникло несколько библиотек-читален, в том числе наша веретейская, еще в то время, когда устройство таких просветительных учреждений рассматривалось правящими лицами как вещь ненужная и даже опасная, а выбор книг был крайне ограничен.
. . . Высокого роста, статный красавец, смелый, образованный, обладавший даром слова, С.А. казался нам, молодежи, вождем либерального направления в нашем крае. Казалось бы, с наступлением новой эры после японской войны, с учреждением Государственной Думы для С.А. должно было открыться широкое поле общественно-политической деятельности, но этого не случилось. Вместо трибуна, смелого, горячего и решительного, он оказался скромным либералом, никак не дальше самых умеренных «кадет» (наиболее популярная среди интеллигенции партия «народной свободы» – конституционно-демократическая, – сокращенное название «к.-д.»). Многие из его друзей, более радикальные и последовательные, поэтому разочаровались и охладели к нему. В числе их был и мой брат Федор.
. . . В высоких мечтах о служении народу С.А. не сумел дать своей единственной дочери Ольге систематического среднего образования, которое помогло бы ей в будущем устроить свою, уже не барскую, жизнь. В детские годы Лели с ней занимались молоденькие барышни, одновременно обучавшие деревенских ребят в школе грамоты, содержавшейся С.А. А потом годы были как-то упущены, и Леля осталась без школы, Потом, с революцией, ей пришлось испытать от этого немало лишений. Несладко живется ей и теперь.
. . . Из земских начальников С.А. перешел на службу в Ярославское губернское земство, где заведовал, если не ошибаюсь, больничным делом. Сам он в шутку называл себя в этот период «Земляникою» (из Гоголевского «Ревизора»). Об этом периоде его жизни я имею мало сведений, да он, впрочем, непродолжителен. Еще ранее, когда С.А. жил в Часкове, на него временами нападала меланхолия, и он не раз пробовал покончить с собой; только зоркая и бдительная Варвара Спиридоновна спасала в такие минуты его жизнь. В Ярославле она не сумела сберечь мужа: в один из таких припадков, в связи с какими-то неприятностями по службе, он застрелился. Умер он лет сорока от роду.
. . . ...Преждевременная смерть С.А. была большою утратою для многих, особенно для интеллигентной молодежи – сельских учителей и учительниц. Знакомство с ним эта молодежь считала честью для себя, и членам нашей семьи, к которым семья Пушкиных относилась особенно тепло, многие искренне завидовали. Вспоминая прошлое, мы, братья и сестра Ширяевы, не раз выражали удивление по поводу той чуткости и чрезвычайной внимательности, которую встречали со стороны Пушкиных. Правду сказать, – мы получали от них львиную долю их света и тепла. Но это солнце светило и грело молодежь вообще всюду, где только могло, например, на учительских курсах, съездах и пр. Демократическую молодежь С.А. даже подчеркнуто предпочитал своей дворянской компании; в ее среде он оживал, вероятно, от того, что эта публика была чиста душою и благородна в своих молодых мечтах и порывах. И до сих пор обаяние этой светлой личности чувствуется у старых уже людей, имевших в юности соприкосновение с ним.
(А. Г. Ширяев. Воспоминания / Т. Бикбулатов. Веретейская волость)