Бантышевы – дворяне Ярославской губернии и повсеместно.
* * *
В небольшом дворянском имении на берегу Волги прошли детские годы знаменитого русского певца, любимца публики, тенора
Бантышева Александра Олимпиевича[1804, г. Углич, Ярослав. губ. — 23.11(5.12). 1860, г. Москва]
Александр Олимпиевич родился в семье коллежского регистратора в 1804 г. Первоначально служил в Московском Опекунском Совете писцом. Одновременно пел в хоре церкви Николы Явленного на Арбате (рук. В. В. Варигин). Варламов принимал в нем большое участие. Все высшее общество съезжалось слушать это пение. Говорят, что этот хор разошелся вследствие распоряжения епархиального начальства, которое нашло, что пение этого хора совершенно уклонилось от характера православного церковного напева. Это было вполне законное распоряжение; многих даже скандализировало неверное исполнение всем известных с детства затверженных напевов.
Своим пением Бантышев обратил на себя внимание и ему внушили великую мысль поступить на сцену. Говорят, это счастье выпало на долю Варламова. Когда Бантышев подал об увольнении из Совета, - начальство, страшно рассердилось "Кто им проклятым такие мысли внушает", - рассуждало начальство: - "из Опекунского Совета перейти - куда же? - в актеры! Что если Государь узнает? Что он подумает о нас? Подумает, что мы люди безнравственные"... И начальство приказало выдать аттестат, обозначив в нем, что Бантышев поведения "неблагонадежного". Тихий, кроткий певец ужасно разгорячился, начал просить и начальство соблаговолило переменит "неблагонадежное" на "посредственное". Это было тоже не легче, хотя к поступлению в театр препятствием отнюдь служить не могло. Но и это оскорбило певца. Наконец дело дошло до сведения князя Дмитрия Владимировича Голицина, тогдашнего московского генерал-губернатора. Князь уладил дело и певец поступил на сцену с "похвальным" аттестатом. Бантышеву было 23 года когда он стал актером Большого театра.
С 1825 в муз. и сцен. образования Б. активное участие принимал композитор А. Верстовский. Прошло всего два года после того как в 1825 году открылся после перерыва Большой театр. Под рук. А. Алябьева Бантышев подготовил две композитора ("Соловей", "Вечерком румяну зорю") и 20 дек. 1827 успешно дебютировал в дивертисменте на сцене моск. Большого т-ра. Сначала певец принимал участие в дивертисментах. В мае 1828 г. выступил в партии Гикши. Своим приятным тенором с большой задушевностью он исполнял также начинавшие только входить тогда в моду романсы и имел громкий успех. Даже небольшие романсы, пропетые им, вызывали взрыв аплодисментов. Особенно нравилось публике когда Бантышев пел романсы Александра Алябьева "Вечером румяну зорю" и знаменитого "Соловья". На сцене Большого т-ра пел до 1853. Выступал также в водевилях и драм. спектаклях, где был партнером П. Мочалова, М. Щепкина, В. Живокини. Не получив муз. образования, до конца своей карьеры разучивал партии по слуху. Эпизодически брал уроки пения у П. Булахова и А. Варламова (с 1832 г.), к-рый помогал ему в начале сцен. пути, а также готовил с ним трудные партии в последующие годы. Обладал от природы голосом нежного "серебристо-бархатного" тембра и широкого диапазона (две с половиной октавы до верхнего ми), актер. талантом. "В игре Бантышева, как и в голосе его, главное достоинство простота и непринужденность" (В. Одоевский)*. "Лучший певец для русской оперы, для русской песни... Единственный актер, который так умел по-русски носить русский кафтан и пропеть русскую песню. Главным торжеством Бантышева была русская песня; он пел ее, как, может быть, не удастся ее спеть никому другому" ("Ведомости Моск. городской полиции", 1853. № 238). Современники называли певца ("русским Рубини" и "московским соловьем". На сцене Большого т-ра создал целый ряд (св. 60) разнохарактерных образов (драм., лирич., комедийные) в операх рус., итал., немец, и франц. композиторов.
Самобытная, истинно русская певческая манера было самой сильной стороной дарования Бантышева.
Уже после создания "Аскольдовой могилы" Верстовский рассказывал, что Торопку Голована он писал именно для Бантышева.
Центральный образ оперы "Аскольдова могила" - песенник и балагур Торопка Голован, в котором талантливо соединены автором такие свойственные русскому характеру черты, как удаль, веселость, свободолюбие, доброта и размах. Торопка, как и Гикте из оперы "Пан Твардовский", присущ народный артистизм, он находчив, смел, постоянно готов к шутке, своим темпераментом может зажечь любого. Однако по сравнению с Гикшей образ Торопки ярче, масштабнее. Его песни, пляски, остроты были стержнем спектакля и действовали на зрителей так, что казалось, каждый может сорваться с места и присоединиться к этому захватывающему веселью...
Бантышев до конца своих дней не расставался с ролью Торопки, приносившей ему громкую славу. В 1857 г.состоялось последнее выступление певца в Москве в партии Торопки.
Бантышев импонировал москвичам естественностью своего таланта, манерой исполнения, лишенной всякой рисовки.
В 1833 году Владимир Федорович Одоевский оценивал Бантышева как лучшего певца России и отмечал: "В игре Бантышева, как и в голосе его, главное достоинство: простота, непринужденность..."
Кто не слыхал Бантышева во второй половине тридцатых годов, тот не имеет понятия о том, до какой чарующей сладости может дойти тембр тенорового голоса. Прошу заметить, что я разумею тут не искусство певца, которое приобретается мерой учения, времени, таланта и навыка, а свойство, качество голоса. Вот что говорил нам один старый московский театрал: "Я слышал многих знаменитых теноров: Рубин, Сальви, Туаско, Нурри, Бокарде, Тамберлика, Кальцолари, Марио, Брейтинга, Тихачева, Евсютина, Иванова, Самойлова, Мориани, Фраскини и множество других которым имя легион, - и смело могу сказать: нежнее, сладостнее, упоительнее, обаятельнее тенора, как у Бантышева я не слыхал. Повторяю: я разумею тембр голоса, а не его обработку.
Бантышев не получил консерваторского образования: оно было даже не систематическое; голос его был вовсе не монстр; ut-diese, который в знаменитом трио 2-го акта "Отелло" так свободно брал тогда Тамберлин и которым щеголял Никольский, - он никогда не в состоянии был взять. Но эту девственную, чарующую, обаятельную прелесть голоса - какая консерватория может дать певцу? Вспомните третий акт "Аскльдовой могилы", вспомните, как Бантышев пел варламовские и алябьевские романсы, некоторые русские песни, романс в "Иосифе Красном" Метюля, или романс "Так судьба дила" в прелестной опере "Влюбленная Баядерка". У Бантышева был и сценический талант: он это доказывал исполнение роли Чечеткина в "Харьковском женихе" и в особенности в роли Ивана в "Барской спеси" где он очаровательно пел чудную "Травушку" Варламова.
И все таки певец будет настолько захвачен музыкальными созданиями Верстовского, что навсегда останется верен одному композитору - вплоть до своего ухода со сцены в 1853 году.
Бантышев был человек характера кроткого, уживчивого в высшей степени; вмешиваться в театральные интриги и сплетни не любил; дороги никому не только не старался переступать, но напротив давал дорогу тем, в которых замечал теплившуюся искру Божию. Это могут подтвердить и госпожа Косицкая и тенор Лавров. Без содействия Бантышева, им никогда бы не удалось попасть на Московскую сцену. Певец любил играть в коммерческие игры и на бильярде, - и играл превосходно; игрок же был самый уступчивый. Пил очень мало; но покушать любил: это была его слабость. Певец был женат, но детей не оставил; состояния тоже. А он мог бы приобрести громадные деньги; его имя, с постановки "Аскольдовой могилы", облетело всю Россию и одно появление его на сцене приводило в восторг театральную залу, в особенности замоскворецких театралов. Брат Бантышева, небольшой тенорок, долго толкался на провинциальных сценах. Таланта в нем было никакого. В начале 50-ых годов Бантышев ездил в Германию, потом предпринял путешествие по России, скончался в 1860 году в Москве, не выдержав ампутации.
В 1858 году будучи в Саратове он встречался с П. М. Медведевым который оставил следующие воспоминание об Александре Олимпиевиче:
«Самое лучшее воспоминание осталось от Александра Олимпиевича Бантышева. Какой могучий талант и какая школа! Никогда не забуду, как однажды, бывши у него, по его предложению прочитал сцену Чадского с Молчалиным из 3-го действия "Горе от ума". Я прочитал сцену правильно, по известному шаблону. Он выслушал и сказал: "Нет, сынок, не то, не так... Ты своим чтением обезличил Чадского и Молчалина, да и сама сцена кажется скучноватой. Послушай меня, я покажу тебе, как я понимаю эту сцену". После первых строк его чтения, я затаи затаил дыхание, передо мной живыми стояли Чадский и Молчалин, в особенности последний с его скромностью и желанием тонко кольнуть Чадского. Одна фраза чего стоила: "Вам не дались чины?" Какие интонации! Ну, право, если б А. С. Грибоедов написал только одну эту сцену из своей бессмертной комедии и если б нашлись такие художники как Александр Олимпиевич Бантышев, то автор считался бы таким же гениальным, как и за всю комедию. Растроганный до слез, я бросился целовать Александра Олимпиевича за его чтение. И надо было видеть Александра Олимпиевича дома с гитарой в руках. Перед вами сидел полный, румяный брюнет, с неподражаемым юмором, русак за 60 лет, которому на вид не более 40 лет. Он мурлыкал, бренча струнами, свои песни и романсы, а вдруг вдохновится и чудные бархатные звуки тенора польются из его могучей груди. Да! Эти минуты нельзя забыть».
http://enc.permculture.ru/...